Геннадий Дёмочкин - Двадцатый век Натальи Храмцовой

Книги, TV (опять вспоминаю Радзинского!), домашняя круговерть помогают на время заслониться от всяческого безобразия в верхах (…)

Не буду. Не могу о том, что Эрмитаж не топят, что учёные и писатели бегут, библиотеки гибнут, а театры продаются. Никому не нужны Слово, Эрмитаж, библиотеки, театры, Лихачёв и Гердт – ни на верхах, ни быдлу внизу. Одним нужны шантаны, казино и «похабель» эстрады (это о ней так Г. Вишневская выражается), другим – жратва, шмотки и сериалы.

А мне страшно, бывший музейщик, я знаю, что может быть с картинами, перезимовавшими в сырости и холоде. С книгами, впрочем, тоже (…)

– В июне 1918-го отец с Марусей приехали из Москвы в Симбирск. Жалею, что этого его стихотворения не знаю полностью. Уж очень хороша характеристика города:

…Будет слякоть, будет грязь,

И по улицам Симбирска

Я пойду, не торопясь…

Вся характеристика провинциального города: никуда торопиться не надо. И слякоть, и грязь, и никакая революция не спасает. (Кстати, папа никогда не стеснялся своей провинциальности, он её даже всячески подчёркивал).

Это город очень неторопливый. Иногда это меня поражает в жителях. Бабушки у дома активно обсуждают, выносить Ленина из Мавзолея или не выносить. Пьяница дядя Юра стоит, курит. Долго молчит, потом говорит: «Ня тронь – ляж-и-ит»…

Ну блеск! И это очень по-ульяновски.

В этом городе очень неторопливый ритм жизни. Некоторое время я жила в Суздале. Вроде религиозный небольшой городок, но там жизнь была более интенсивна, чем в Ульяновске.

Сейчас и у нас привыкают к новому ритму жизни, больше суетятся. К сожалению, при этом многое утрачивают. Потому что мыслей у симбирян всегда было не густо. И те, которые шевелились, они, медленно развиваясь, приходили к какому-то логическому концу. Сейчас, по-моему, никто ни к какому логическому концу в мыслях не приходит.

Когда папа приехал в Симбирск, тут поэтов было довольно много. Здесь был явно талантливый молодой поэт Андрей Розов. Его, конечно же, посадили, он был анархист.

Сам папа стихи писал, по-моему, очень слабые, хотя понимал в них толк и знал много наизусть. Не мог писать экспромты, хотя поэты тогда это любили – развлечение такое поэтическое. Папа говорил, что из мастеров экспромтов лучше всех был такой Пётр Бунаков, пьяница жуткий, он к нам несколько раз приходил (он потом переехал в Самару).

Папе за остроумие они разрешали только задавать темы для экспромтов. Был здесь партийный деятель, имевший какое-то отношение к литературе – Алексеев – какой-то очень нелепой наружности. (В чём состояла «нелепость наружности» отец мне описать не смог).

И вот папа задаёт тему: «Как был создан Алексеев?» Бунаков, едва дослушав вопрос, выдал:

Господь, дерьмо своё просеяв,

Сказал: «Да будет Алексеев!»

Вот такие шуточки с начальниками тогда ещё были возможны. Потом это уже стало невозможным.

От Бунакова у меня остался маленький сборничек, времён Отечественной войны, антифашистский. Он папе его подарил. А Гражданская война занесла сюда очень интересного поэта, которого все теперь знают только потому что Есенина ему свою предсмертную записку отдал: Вольф Эрлих. У меня его сборники с автографами есть.

К тому времени… Если раньше папа был просто аполитичен (правда, принимал участие в студенческих волнениях), то тут он стал истинной веры большевиком. (Жена его товарища по коммерческому училищу ему этого потом простить не могла. Её муж при Советской власти отсидел своё).

Отец надел военную форму, когда перешёл на сторону большевиков, вступил в партию и был комиссаром.

…1919 год. С Поливны в грузовике везут снаряды. Отец мой тащится пешком. Ему говорят: «Вы садитесь в кабину…» Отец сначала отказался. Командир тоже не может сесть, если комиссар идёт пешком. Потом папа тихонько говорит: «Вообще-то, если они взорвутся, всё равно всё вокруг разнесёт на куски…»

Тогда они вдвоём сели в кабину и поехали.

До самой смерти папа считал, что Сталин – это злодей, а вот Ленин – это был человек.

Какое-то время папа был гособвинителем ревтребунала и сбежал оттуда очень быстро. Когда он увидел: осудили человека, и его семья из шести едоков как по покойнику над ним выла… Мой папа не выдержал, сказал: «Всё брошу, уйду… Отпустите!» Отпустили, слава Богу. Это были ещё те времена, когда можно было оттуда безнаказанно уйти.

И пошёл он в газету «Заря», редактором там был Швер, его потом, уже не в Симбирске, посадили и расстреляли.

Швер Александр Владимирович(1898 г.¸с. Кара-Булак Саратовской губ. – … ), участник революционного движения, журналист. Из семьи фельдшера. Окончил 2-ю гимназию в Симбирске (1916). Поступил в Казанский университет на физико-математический факультет, окончил 2 курса. С первых дней студенческой жизни увлёкся революционной работой. Состоял в большевистской подпольной организации (…) После Февральской революции являлся председателем большевистской фракции всех вузов Казани, первым комиссаром телеграфов и почт Казани во время Октябрьского переворота. Летом 1917 работал в Симбирске вместе с М. Гимовым, И. Варейкисом, В. Фрейманом. Вновь вернулся в Симбирск в декабре 1917. Был членом Симбирской революционной комиссии, с 1918 по 1921 – член губкома и исполкома. В эти годы работал также ответственным редактором газеты «Известия Симбирского Совета…» (1918-1920) (…) В 1923-1924 работал заведующим отделом рабочей жизни в газете «Пролетарский путь» (…)