Геннадий Дёмочкин - Брат на брата

Л.М. Каганович, один из ближайших соратников Сталина, уроженец украинской деревни Кабаны:

– С наступлением 1904-1905 годов революционный накал у крестьян нарастал. Теперь, после того как я им прочитывал ту или иную брошюрку или газеты, они не сразу расходились, а без шума начинали разговор по вопросу о том, «що робыться в государстви».

Когда мой старший брат Михаил вновь приезжал в деревню, он, как политически выросший, активнее повёл агитацию… Главный вопрос, поставленный ему крестьянами, был вопрос о русско-японской войне, в том числе о причинах её возникновения. Изложением причин он вызывал внутренние протесты против неё. Особенно возмутило крестьян указание на заинтересованность капиталистов и многих князей из царской фамилии в добыче золота на Дальнем Востоке.

Из Записок Ивана Устюжанинова

…И вот мой дорогой дедушка, имея плохое здоровье, помер 45 лет, оставив жену с четырьмя детьми, из которых старшей был седьмой год, моему отцу был пятый год, а младшему было полгода.

Нужно сказать, что дедушке моему за службу в армии был дан маленький участок земли, которым он жил с семьей. Когда же он помер, землю эту взяли. Брат моего дедушки Прокоп Никонович для сирот брата обязан был дать земли из своей, но он этого не делал. И только через шесть лет нашёлся добрый человек при волостном правлении, защитил сирот, заставив Прокопа Никоновича выделить землю для них.

И вот сиротки с 3-4 лет ходили собирать милостыню, а лет 7-8 ходили в соседнюю деревню работать что смогут за питание. Так вот и воспитывались мой отец Сергей Поликарпович с братом и сестрами, а о школе, конечно, не могло быть и речи. И так все оне остались неграмотными за исключением младшего брата (моего дяди) Ионы Поликарповича, который научился грамоте тоже в армии, где прослужил 5 лет. (В то время служба в армии была уже пятилетней).

Дом их состоял из одной маленькой избёнки с одним окном, в зимнее время вода в ней замерзала. Пристроек никаких не было, да оне и не нужны были, т.к. скота у них не было. Появилась первая скотинка, когда отец мой женился на 19-м году, мать привела от своего отца коровёнку, а так как хлева для неё не было, то отец сделал к задней стене избушки нечто вроде хлева из соломы, из соломы же сделал шатёр для корма. Я видел, как мать ходила туда за кормом для коровы, это первое, что я пишу из собственных воспоминаний.

28 июля 1904 года.В Петербурге эсером, студентом Е. Созоновым убит министр внутренних дел и шеф Корпуса жандармов России В.К. Плеве. Позже Созонов напишет в своих мемуарах о том, что он в этот день молился, чтобы жертва не осталась в живых.

6 (19) ноября 1904 года.В Санкт-Петербурге проходит Земский съезд, который требует принятия республиканской конституции и гражданских свобод.

3 (16) января 1905 года.Забастовка на Путиловском заводе Санкт-Петербурга.

9 (22) января 1905 года.У Зимнего дворца в С. Петербурге царские войска расстреляли мирную демонстрацию рабочих и членов их семей, когда организованные священником Гапоном они несли петицию царю Николаю II.

Алексей Щербаков, журналист, писатель:

– О жизни рабочих (до революции) в последнее время говорится бездна вранья. Приводятся откуда-то взятые невероятные цифры зарплат, которые сравниваются с ценами на продукты – и оказывается, что они просто как сыр в масле катались. Правда, количество забастовок в начале ХХ века было сравнимо с количеством крестьянских восстаний. Выходит, не понимали люди своего счастья?

На забастовку может подняться и хорошо зарабатывающий человек – если, например, полагает, что ему не доплачивают. Но в России положение было иным. Лучше всего об этом говорят события «Кровавого воскресенья»… Тысячи рабочих и членов их семей шли к царю жаловаться на жизнь. Прекрасно зная, что, возможно, по ним будут стрелять… Довольный жизнью работяга на такое не пойдёт, и никакие революционные агитаторы его не убедят.

Из петиции рабочих, составленной накануне 9 января 1905 года:

«Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам. Мы и терпели, но нас толкают всё дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, мы задыхаемся. Нет больше сил, Государь. Настал предел терпению. Для нас пришёл тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук… Взгляни без гнева внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, Государь!»