Артем Драбкин: Кавалеристы

Мы все имели. Оренбуржцы нас очень хорошо одели: папахи, бурки. Наряженные, мы очень отличались от других. Нам даже шоколад давали, когда мы стали гвардейской частью. Снабжение было хорошее. Было положено 50 г масла, крупа – 500 г, 800 г хлеба, для лошадей – овес или сено. С фуражом было так: в училище выдавали корм централизованно, а на фронте искали фураж, когда не успевали его подвозить. Сам не покушай, а коня накорми.

В кавполку я впервые увидел противотанковые ружья. Через неделю после моего прибытия мы выступили из Москвы на Брянский фронт. Сначала эти ружья везли в седле и, конечно, набили холки лошадям так, что они вышли из строя. Мое первое рационализаторское предложение было поставить эти ружья на лыжи, поводки от которых тянули два всадника.

На фронте

Уже на Брянском фронте мы попали в окружение, и я получил благодарность от командования за то, что организовал добычу дегтя. Деготь нужен для смазки сбруи, поскольку она высыхает, и ее необходимо постоянно смазывать. Я помнил картинку из учебника физики или химии, где было показано, как гонят деготь. На фронте меня назначили адъютантом командира полка. Потом меня ранило, и когда я вернулся, я попросился в боевую часть. Хотелось командовать самостоятельно. Меня назначили командиром взвода разведки. Вскоре меня контузило, но после контузии я вернулся во взвод. В январе 1943-го командир эскадрона был смертельно ранен, и меня назначили на его место. Закончил я войну под Мерефой, где был ранен, старшим лейтенантом, командиром эскадрона. Я вот сейчас удивляюсь, как я мог в 20 лет командовать эскадроном? Это же около 120 человек да плюс еще пулеметный взвод и батарея 45 мм. В общем 250 человек. Это же надо всех напоить, накормить и корм для лошадей достать! Помогало, конечно, и то, что молодежи в кавалерии было мало. Потому что надо любить коня, знать коня, уметь обращаться. Жалели коней, потому что, если конь выйдет из строя, ты уже не кавалерист. После большого перехода нельзя лошади давать пить. Надо обязательно покрыть попоной, чтобы лошадь остыла. Целая наука! Запасных лошадей не было. Все время шло пополнение.

В марте месяце 1943 года была страшная распутица. Армия Рыбалко прорвала фронт под Кантемировкой, и мы вошли в прорыв. Взяли крупный железнодорожный центр Валуйки. При его захвате нам удалось остановить эшелоны с продовольствием и вооружением, которые шли на восток. Видимо, немцы не ожидали такого глубокого прорыва. На той станции стояло, наверное, шесть груженых составов. Со всяким добром, вплоть до спирта. Некоторые выстрелят в цистерну, наберут котелок, а остальное его не интересует. За Валуйки нам дали и гвардейское имя, и мне – орден Красного Знамени.

Пошли дальше и уже под Мерефой столкнулись с переброшенной туда дивизией «Викинг». Это вояки страшные – и по росту, и по убежденности. Они не отступали. Там я был ранен и отправлен из медсанбата в госпиталь в Тарановку. Документы туда ушли, а меня мой коновод выкрал и вывез меня в свою часть. Командира опекали. Это меня спасло. В Тарановку ворвались немцы и всех уничтожили – медсестер, раненых и больных.

Еще когда мы заняли Валуйки, там можно было выбрать себе лошадь. Мне присмотрелся битюг. Назвал я его «Немец». Нашел я и саночки. Коваленко, мой ординарец, взял под свое покровительство и саночки, и коня. Когда он приехал в госпиталь, мы не знали, где немцы. Короче, мы едем, и вдруг – какие-то солдаты на краю деревни, к которой мы подъезжаем, метрах, может, в 150–200. Хотели проехать через эту деревню. Я вижу, что это – немцы. Коваленко смекнул и тут же развернул коня и пустил его аллюром, и он летит с колоссальной скоростью. Я еще – идиот легкомысленный. Когда у коня ухо ранено, он становится зверем – самое больное место у коня. Я возьми и выстрели из пистолета в ухо. Видимо, попал. Как он понесся! Через овраги в лес. А сзади по нам – из автоматов. Вот так немецкий конь спас советского офицера. Однако ранения стопы и руки оказались серьезными. Сначала меня отправили в Мичуринск. Полежал неделю, и отправили в Бурденко в Москву. Там – 10 дней. Потом в Куйбышев. Там – 2–3 дня. Потом в Чапаевск, в Актюбинск. Смысл такой – если ты можешь вернуться в строй сейчас, то тебя не увозили далеко. Потом меня комиссовали.