Игорь Бухтин - Мемуары рождённого в СССР. Правда, правда и ничего, кроме правды

– Ничего нет проще. Хочешь, я научу?

– А это сложно?

– Я же говорю: нет ничего проще.

– Ну, коли так!

С этими словами ваш покорный слуга поднялся, вслед встала Лена и начала меня обучать первым урокам современного медленного танца. Я научился так быстро, что вскоре у меня неплохо получалось, хотя всё же нет-нет да наступал партнёрше на ноги.

Танец был такой чудесный, что мне казалось, будто со мной кружит вальс не Лена, а Ира Сосина. И с этого вечера я часто в думах уносился к Ирине.

Вечеринка продолжалась довольно долго и закончилась около полуночи. Ваш друг был так счастлив, как никогда до этого дня. И всё это благодаря тому волшебному танцу, который разбудил во мне что-то новое, неведомое доселе для меня. Домой я летел, как на крыльях, и в сердце моём горели самые страстные мечты и желания, что даже долго не спалось. Всё это вспоминается мне даже спустя столько лет после той самой вечеринки у Лены Яськовой.

Несмотря на те чувства, которые стали меня посещать после памятного вечера, я никак не мог заговорить с соседкой по парте. Мне всё казалось, что стоит мне начать разговор, как запылают предательски щёки и весь класс поймёт то, что я хотел произнести лишь одной ей, даме моего сердца.

На это период времени относятся и первые мои пробы пера, которые были настолько наивны, насколько и глупы, на мой взгляд. Я даже часто уничтожал эти первые свои произведения литературного жанра. Порой я писал стихи прямо на уроке, за что мне крепко порой попадало от преподавателей. После вызова к доске, происходившего в моменты наибольшего творческого подъёма, я обычно переспрашивал вопрос и выкручивался, как только мог, благодаря искусству красноречия. Учителя, видя всплеск моих словесных зарисовок, обычно делали строгое замечание и отпускали обратно за парту с требованием прекратить посторонние занятия под угрозой приглашения в школу моей матери. Исключение составляла лишь Лариса Витальевна, понимавшая мою переполненную чувствами душу. Она всё же недавно сама была источником первой любви для такого же юноши, как и я. Однако эти требования меня нисколько не донимали и спустя некоторое время можно было видеть, как моя рука пишет на бумаге в тетрадке какие-то новые строчки моих очередных стихов.

Придумывая какую-нибудь рифму, я поглядывал на Ирину. В голове моей возникали такие картины счастья, о которых уже много написано, но всё это кажется каждый раз таким новым, неизведанным, словно этого ещё нигде и никогда не было. Я даже боялся, что такое никогда не сбудется со мной. Всё же ваш покорный слуга жил, надеялся и верил в самые светлые чувства, какие существовали и существуют по сей день на нашей грешной земле.

В таких сомнениях протекала моя жизнь в девятом классе до наступления весны. И вот в один из первых дней марта мне пришла в голову мыслишка: «А что, не записывать ли мне мои стихи в тетрадь? Была – не была, со временем интересно будет перелистать пожелтевшие строчки давно минувших дней юности».

Как сейчас помню, прихожу к себе домой, беру черновик и сочиняю очередной стих, который стал первым моим сохранившимся по сей день произведением:

Под этим стихом я проставил аккуратно дату написания данного сочинения (6 марта 1979 года) и с той поры все мои последующие произведения не менее аккуратно записывались в общую тетрадь.

К моменту, когда я пишу эти строки, у меня уже исписано добрых две с половиной общих тетрадей.

Иногда мне хочется перечитать свои стихи, но в последний момент я откладываю это занятие в сторону, чтобы не вскрывать былую душевную рану и не делать самому себе больно.

В ту весну я ещё не мог представить себе, что вскоре мы расстанемся на довольно долгое время. Если бы мне тогда сказали, что летом, через каких-нибудь три-четыре месяца, мой путь будет лежать в другие края, я бы не знаю, куда послал бы такого прорицателя.

Но, к своему счастью или несчастью, мне суждено было оставаться в неведении относительно моего недалёкого будущего.

В нашем классе всё оставалось по-прежнему. Уроки шли своей чередой, рождались новые пары одноклассников, горевших любовью друг к другу. Моя же первая любовь так и оставалась односторонней, без взаимности. Я всё думал, как мне сделать какое-нибудь признание, но из всего этого ничего не выходило. Ира нисколько не догадывалась о моих чувствах к ней.