Сергей Степанов-Прошельцев - Люди такие разные. Записки газетчика

Комната, куда мы постучались, была грязной, все вещи раскиданы. Разбитое окно заткнуто подушкой. За столом сидели два мужика – им было на вид под сорок. Оба густо заросшие щетиной.

Нам пришлось ждать того, к кому мы пришли, – его послали в магазин за очередной бутылкой. Но мы принесли свою, и предложили хозяевам выпить. Те с радостью согласились.

Тут дверь открылась и появился ещё один жилец – его представили как классика узбекской литературы. Но он пить с нами отказался. Пошарил в своей тумбочке, достал флакон одеколона и схватил стакан со стола, намереваясь вылить в него его содержимое.

Но стакан у него отняли.

– Завязывай, Айдар, – сказал один из «ощетиненных», – на тебя стаканов не напасёшься. Как ни возьмёшь какой, «Тройным» одеколоном воняет. Пей из горлышка.

– Так оно же узкое, – оправдывался Айдар.

– — А ты раскрути посильнее посуду, – вразумляли его. – Быстрее пойдёт.

Айдар опустошил флакон и завалился спать. Храпел он очень музыкально.

Пока мы допивали принесённую нами бутылку, пришёл «гонец». И не один. С ним был ещё какой-то скуластый мужчина, тоже гораздо старше нас.

– Шукшин, – сказал он, протягивая мне руку.

Мне эта фамилия тогда ни о чём не говорила, хотя она уже была на слуху. Годом раньше на экраны вышел фильм Шукшина «Живёт такой парень», в журнале «Сибирские огни» печатался роман «Любавины». Но я не видел фильма и романа не читал и подумал, что это – очередной «классик узбекской литературы». К тому же новый знакомый был изрядно пьян.

– Вот оформляю свой развод с Викой, – объяснил он своё состояние.

Только потом стало понятно, что Вика – это Виктория Софронова, которая в феврале 1965 года родила от Шукшина дочь Катю. Шукшин приглашал нас в Свиблово, где он недавно получил квартиру, чтобы продолжить пьянку. Но туда мы не поехали. Так мы избежали скандала – много времени спустя я узнал, что практически каждая попойка Василия Шукшина кончалась мордобитием. Он бросил пить то ли в 1968-м, то ли в 1969-м году…

Позже мне попалось на глаза стихотворение Александра Воронина, посвящённое общаге литинститута. Он очень точно описал то, что там творилось:

На Добролюбова спокойно,

что удивления достойно.

Должно быть, пьянствуют пристойно

на всех прожжённых этажах.

Молчанье в коридорах бродит,

и ничего не происходит,

но этот дом, в каком-то роде,

как злая брага на дрожжах».

Как-то в интервью Наталье Горбаневской Бродский сказал следующее: «Безусловно, Вознесенский, Евтушенко – это люди, которые бросают камни в разрешённом направлении, не то чтобы в заранее указанном, я не хочу так дурно о них думать, но, в общем, это люди, которые создают видимость существования литературы».

Я был знаком с Петром Вегиным, который называл себя «главным шкелетом республики». В своём романе «Опрокинутый Олимп» он писал примерно то же самое: «Евтушенко нельзя было не восторгаться. Тем более в те времена, когда он, практически первый, начал, как я сегодня могу позволить себе выразиться, вполне сексуальные отношения с советской властью. Он делал вид, что безумно её любит, она делала вид, что любит его и возлагает на него большие, как на Маяковского, свои конкретные надежды». И, наверное, это справедливо.

Обменялись лишь парой слов

В 1968 году после службы в армии я приехал в Москву – поступать в полиграфический институт. В Белокаменной у меня было много друзей. Главным образом – выходцев из Ставрополя, где меня знали. Я печатался в молодежной газете, в альманахе «Ставрополье», а в 1967 году в Ставропольском книжном издательстве вышла книжка. Я тогда ещё служил.

Один из моих друзей, сокурсник Николая Рубцова, Вадим Поляков, учился в литинституте. Я нашёл его, и мы встретились.

Я тогда не знал, что Вадим имеет какие-то отношения с Самиздатом. Да и он на эту тему не распространялся. Но во время нашей встречи сказал, что ему надо позвонить.

Мы сидели в летнем кафе, и он направился к телефонной будке. Позвонил и вернулся.

– Знаешь, – сказал он, – скоро сюда приедет Лидия Чуковская, дочь Корнея Чуковского.

Я про неё ничего не знал.

– Это вообще человек уникальный, – объяснил Вадим. – Первый раз её арестовали еще в 1926 году за антисоветскую пропаганду. В 1937 году расстреляли ее мужа, физика-теоретика Матвея Петровича Бронштейна. Её саму не тронули из-за заступничества отца. Потом она выступала в поддержку Бродского, Синявского, Даниэля, Гинзбурга…