Владимир Бахмутов - Охотничьи рассказы

Что мне оставалось делать с замороженной тушкой. Порвал её на куски, часть оставил в качестве приманки у этого капкана, остальное забрал для других. Не рябчик, конечно, но колонок и этим не побрезгует. Пошел дальше. Вышел к концу путика, убедился, что и в последнем капкане ничего нет, сунул тетрадку в карман, заторопился к дому. Ну что же, – утешал я себя, – бывает.

Прошел, наверное, уже с километр, как вдруг обожгла мысль, – мы же ведь там, у курумника еще один капкан поставили. Только охотник может сказать, какие при этом появляются в голове мысли. Ну конечно, – сразу рисуется картина, что именно там, в этом самом капкане и сидит сейчас заветная добыча. От этой назойливой мысли просто так не избавишься. Я развернулся и зашагал сквозь снежную круговерть обратно, – к курумнику.

Подошел, заглянул под каменную «крышу». Там поверх выбитого в земле пятна уже припорошенного снегом, лежала замерзшая черная кошка. Она-то откуда здесь взялась, – опешил я. Впрочем, – появилась мысль, – недалеко за Ингодой дачи, мало ли что могло заставить её забрести в лес. Отцепил цепочку капкана, закрепленную у основания сосны, вытащил, перевернул «кошку» вместе с палкой-сухостоиной, и ахнул.

Передо мной лежал великолепный соболь с симпатичной мордочкой, круглыми ушками, черными бусинками глаз, правда уже утратившими свой живой блеск, и ярким желто-оранжевым пятном под горлом. Серенькое его брюшко отсвечивало голубизной, спина, бока и пышный хвост отливали смолисто-черным шелковистым блеском. По всей поверхности собольей шубки серебрились равномерно разбросанные ярко белые сединки. Можно ли рассказать о такой красоте. В полной мере понять драгоценность добычи мог только человек, который сам увидел зверька, собственной рукой ощутил шелковистость и тепло собольего меха.

Я в этом деле был новичок, – малоопытный охотник-любитель, но я уже успел немало прочитать об охоте, и не мог не понять, что передо мной – настоящий баргузинский соболь, – наиболее редкая и драгоценная его разновидность. Мелькнула, конечно, мысль, что лицензии-то у меня на отлов соболя нет, – стало быть, добыт он по-браконьерски. Но не нести же его теперь в охотинспекцию, – резонно подумал я, – перемелется.

Забыв о непогоде, стал поспешно освобождать защемленную капканом лапу зверька. От пищухи, конечно, уже и следа не осталось, да и сама палка, к которой она была привязана, была изгрызана почти наполовину.

Раскрыв челюсти капкана, закинул его в рюкзак, туда же бережно уложил соболя. Не задерживаясь, двинулся к дому. Идти два часа среди снежной круговерти по пустынной дороге к городу, потом ехать на автобусе, а в завершение всего еще и шагать через полгорода по улицам не хотелось. Решил идти самым коротким путем, – через Ингоду к электричке.

Чуть ли не кубарем скатился с хребта к началу Молоковской дороги, вышел к Ингоде. Река здесь была относительно неширокой, – метров десять-пятнадцать. Прибрежная часть русла была заснежена, но середина на всем протяжении подозрительно чернела, будто уже подтаявшая. Я в растерянности остановился. Не хватает еще провалиться.

Сбил ногой смерзшийся кусок земли на берегу, швырнул его на середину реки. Тот упал с глухим стуком, – лед выдержал. Подобрал валявшуюся на берегу жердину, поправил за спиной рюкзак, лег пузом на лед, пополз по-пластунски, толкая жердину перед собой.

Через час я уже стоял перед дверью своей квартиры.

– Что-то ты раненько сегодня, – полувопросом встретила меня жена.

– Так ты посмотри, непогодь-то какая, – ответил я, сбросив на пол рюкзак и снимая унты. Жена, молча, ушла на кухню. Я разделся, развязал рюкзак, достал соболя, встряхнул его, держа «за шкирку». Разморозившийся за теплой моей спиной, пока я ехал в электричке, он висел теперь, распрямившись, во всей своей красоте, переливаясь сверкающим мехом. Я шагнул к кухне, держа соболя в вытянутой руке.

– Ох, неужели соболь? – услышал я восторженное вопрос-восклицание своей супруги. Что-то зазвенело, упав на пол.

*

Утром, чуть свет, я был уже на ногах. Застелив письменный стол тряпицей и запасшись медицинским скальпелем, острым перочинным ножом и бритвенными лезвиями, при свете настольной лампы приступил к снятию шкурки. Снимал чулком. Скальпелем сделал надрез в пасти зверька у соединения губ с деснами, стал осторожно заворачивать шкурку на голову, аккуратно обрезая хрящи под носиком, ушками, возле ресниц. Потом осторожно, без применения ножа, миллиметр за миллиметром стал снимать шкурку с туловища. С лапок шкурку снимал тоже чулком, без надрезов, до самых коготков, которые оставил при шкурке. Медленная, кропотливая работа, требующая большого внимания и осторожности. Артем помогал мне в качестве подмастерья.