Владимир Бахмутов - Охотничьи рассказы

Читатели старшего поколения, должно быть, помнят полузабытое слово «горжетка». Так вот шапочка будила воспоминания об этих самых горжетках, столь модных в начале послевоенных 50-х годов. Горжетки были разными, – и тканевыми, и вязаными, но я имею в виду наиболее ценные – меховые горжетки, – небрежно переброшенные в виде шарфа через плечо или шею лисьи, рысьи, песцовые, а то и собольи шкурки. Тоже с хвостами, мордочками и лапками с коготками.

Носить такую прелесть было уделом избранных. Не скажу богатых (Вы, должно быть, знаете, что богатых людей, как и секса в стране советской «не было»). Современное поколение молодежи, наверное, уже и не знает, о чём здесь речь.

Эта фраза, ставшая крылатой, появилась в 1986 году. Её источником послужило высказывание одной из советских участниц телемоста Ленинград – Бостон («Женщины говорят с женщинами»), вышедшего в эфир 17 июля 1986 года.

Телеведущие Владимир Познер и Фил Донахью организовали тогда один из первых советско-американских телемостов. В ходе общения американская участница телемоста задала вопрос:

…У нас в телерекламе все крутится вокруг секса. Есть ли у вас такая телереклама?

Советская участница Людмила Николаевна Иванова (в то время – администратор гостиницы «Ленинград» и представительница общественной организации «Комитет советских женщин») ответила: Ну, секса у нас нет, и мы категорически против этого!

Аудитория рассмеялась, и какая-то из советских участниц уточнила:

– Секс то у нас есть, у нас нет рекламы.

Но в житейский обиход вошла искажённая и вырванная из контекста насмешливая часть фразы: «В СССР секса нет».

*

Однако вернёмся к горжеткам. Рекламы по телевидению в то время действительно не было, но, скажем так, – состоятельных женщин, вернее – жен состоятельных мужчин, – высших офицеров, именитых артистов, маститых партийных руководителей было предостаточно. Помню во время редких в те годы моих посещений театра этих вальяжных дам, прогуливавшихся по фойе в накинутых на обнаженные плечи горжетках.

Добрый десяток лет носила моя жена эту шапочку, вызывая восхищение тех, кто её видел. У меня же, да и у Артема, наверное, тоже, эта шапочка пробуждала воспоминания о наших блужданиях по тайге в охотничьем азарте, незабываемых впечатлениях того, как говорят завзятые охотники, фартового дня.

Первый раз смертельная опасность подстерегла колончиху на втором году ее жизни у старой сосны, что одиноко стоит на опушке леса возле широкой и многоводной Большой реки, – там, где, вырываясь из скальной теснины, в нее с шумом и плеском вливается быстрая и бурная речка Кручина.

Места эти были ей хорошо знакомы и хотя находились они на самом краю ее охотничьих угодий, она довольно часто их посещала, привлекаемая обилием проживающих там грызунов. В многочисленных норках, прорытых между корнями старого дерева, жили здесь мыши-полевки, – желанная добыча рыжей охотницы. Пробегая мимо во время дальних своих промысловых походов, она не упускала случая завернуть к старой сосне в надежде перехватить зазевавшуюся полевку или, на худой конец, – обнюхать норки и убедиться, что они все еще обитаемы.

Несколько раз ей повезло здесь, и потому место у старой сосны стало для нее особенно привлекательным. Правда, последняя удачная охота на этой лесной опушке состоялась давно, – в самом начале зимы. Тогда лес, казалось, был полон пищи. Да ее и не нужно было в таком количестве, как сейчас, – в голодном феврале, когда жестокий сорокапятиградусный мороз заставлял колончиху быть в постоянном движении, а лес малоснежный, молчаливый и стылый казался вымершим и чужим.

В то роковое утро колончиха без устали рыскала по лесу. Уже третьи сутки она не могла добыть ничего такого, чем хоть немного можно было утолить терзающий ее голод. Обострившаяся память оживляла картины тех участков ее угодий, где она когда-то испытала чувство сытости, гнала ее к местам, где в прошлом охота была удачной.

Час назад она выследила пару рябчиков, увлеченно разгребавших снег и что-то склевывавших с мерзлой земли. Сумела незаметно подкрасться к ним, выбрала жертву, – того, что показался ей покрупней, приготовилась к прыжку. Но то ли птицы в последнее мгновенье заметили опасность, то ли в ослабевшем теле не стало привычной легкости и ловкости, только прыжок оказался неточным. Ей удалось лишь ухватить взлетавшую птицу за хвост. Рябчик ударила ее крылом, вырвался, с шумом и взволнованным пересвистом скрылся за деревьями. В пасти обескураженной неудачей охотницы остались лишь несколько хвостовых перьев. Колончиха выронила на снег перья, источавшие нестерпимо соблазнительный запах, окинула еще раз взглядом поляну, испещрённую следами птиц, и нехотя засеменила прочь.