Владимир Силантьев - Ровесник СССР - Всюду Вселенную я объехал

Мою первую любовь звали Катей. Мы встретились на фронте. Она была родом из Серпухова, дочерью рабочего Андриана Каталкина, отца большого семейства. Как говорится, я влюбился в Катю с первого взгляда. Лишь недавно я понял, почему так случилось. По телевидению показали старый-престарый фильм «Большой вальс» о жизни и творчестве Иоганна Штрауса. Я его видел до войны много-много раз. Ведь я считал себя музыкантом, в моем репертуаре были модные тогда вальсы. Героиня фильма очень похожа на Катю. Тот же овал лица, те же губы, улыбка, ровные белоснежные зубы. И щедрые брызги симпатии и радости. Мои чувства и память были запрограммированы принять в сердце только этот образ. Остальное «доделала» молодость. Она была у обоих целомудренной, безоглядной. Кате было двадцать, мне на три года больше. Мы встретились впервые в польской крепости Модлин, что стояла на берегу Вислы, затем наш полк и приданный ему батальон аэродромного обслуживания, в котором Катя была вольнонаемной работницей, перебазировались в Торн. Там мы отметили День Победы. Судьба свела нас как страстных влюбленных. Мы сняли в городе комнату, представившись хозяйке-польке супругами. Однако вскоре кончилась «вольница» военного времени. Мы, сержанты и ефрейторы, должны были ходить строем, да еще под песню, как безусые курсанты в училище. Словно и не прошли с боями от Москвы до Берлина, будто не сверкали на наших гимнастерках ордена и медали. Нас обязали жить и спать в казарме с положенными в одиннадцать вечера отбоем и ранним подъемом. Нашлись командиры-чинуши, обожавшие муштру. С грустными лицами мы попрощались с полькой, что сдавала нам комнату, и недоумевали, что делать дальше. Моя казарма находилась в одном конце города, а общежитие Кати – в другом. Встречались все реже и реже.

В ту пору в моей душе поднимался мятеж против солдатской муштры, против несправедливости, против офицеров-приспособленцев… Бунт выражался в стихах, которые я читал близким мне товарищам. Мне требовалось общение с людьми, которым бы я доверял. Но короткие встречи с Катей открыли мне простую истину: мужчине мало сладострастной любви к женщине. Человек нуждается в друге, собеседнике, который понимает тебя с полуслова. Мучительно было сознавать, что после долгих целований у нас не получалось разговора на тревожащие меня темы, более того – вообще никакого разговора. Катя молчала, тушевалась, не зная, что сказать.

Минули десятилетия. На последней встрече уже престарелых ветеранов-фронтовиков Катя болтала больше всех, сыпала шутку за шуткой. Это была другая Катя. Она прожила сложную и трудную жизнь. Нить нашей любви она порвала сама. После окончания войны я еще оставался служить в армии. Катя уволилась, вернулась в Серпухов и вскоре написала, что поддалась уговорам сестер и вышла замуж за летчика. Она уверяла, что он хороший. Просила не писать. Я был сражен таким неожиданным концом наших отношений. От нервного потрясения обострилась язва желудка, о которой я и не подозревал. Меня комиссовали, признав негодным к строевой службе, и демобилизовали.

Напряженная учеба в институте, казалось, должна была отвлечь от тягостных дум о разрыве с Катей. Среди студенток иняза было много симпатичных девушек и даже красавиц. Но никто не встревожил мою душу. Почти все студенческие годы Катя держала мое сердце в своих руках и не позволяла до него кому-либо дотронуться. Хотя она была далеко-далеко, в Бухаре. Однажды я получил от нее письмо. Она сообщала, что разошлась с летчиком, осталась с сыном и поступила в институт. Разошлась потому, что муж оказался жестоким азиатом, ревнивцем, не позволял ей учиться. Я ей ответил. Делился с нею своими мыслями, воодушевлял учиться. К сожалению, она не сохранила мои письма. Я же до сих пор храню ее послания, написанные каллиграфическим почерком. Я был счастлив, когда она закончила институт и стала учительницей. Два раза она приезжала в Москву с черноглазым парнишкой, навещала родителей в Серпухове. Но потухшие угольки былого чувства не вспыхнули. Она переписывалась с моей матушкой и была в курсе моей жизни. Когда я женился, переписка оборвалась. Ее письма полны благородства, дружбы, за которыми пряталась большая любовь.

Любовь – самое великое чувство, данное человеку свыше. Не всем оно доступно, и никто не может приказать себе любить. Это чувство дается в благодарность, им надо дорожить. Уже потому, что я испытал это чувство, считаю свою жизнь счастливой. Свою вторую и последнюю любовь Елену я повстречал случайно в институтском коридоре. Причем при повторных встречах, любуясь ее искрящейся молодостью, переспрашивал, как ее зовут. И наконец пригласил ее пойти на… футбол. Играли любимое «Торпедо» с командой «Динамо». Домой со стадиона возвращались пешком. Уж не помню, сколько времени мы шагали от стадиона «Динамо» до Сивцева Вражка, где жила Елена.