Вячеслав Киктенко - Памяти близких. Сборник эссе

Впрочем, я знал такого же неуступчивого сибиряка (Царствие ему Небесное) Николая Шипилова, прекрасного человека, песенника, прозаика, моего друга, который поклялся: «Построю церковь!» И – незадолго до смерти – построил! Но у него была могучая подпора – его молодая жена, толпы его ценителей, прямо-таки обожателей его творчества, которых он, как апостолов, послал на собирание денег. И сообща построили ведь!

У Антонова не было столько друзей и почитателей на Алтае. Они остались в Казахстане. А он бредил Алтаем, Бией.

Он написал пророческое:

Я в Сибири родился,

В Сибири умру.

Сам, почуяв кончину,

Уйду подобру.

И потянется в дымные ели за мной

Всех крушений моих молчаливый конвой:

Два штыка воронёных мне в спину упрут

Новичок – Вдохновенье,

И выжига – Труд.

Будет нюхать табак и сиять галуном

Самомненье моё

На Сомненье гнедом.

И – ни зги… и отстанет возок Трубецкой

Не с мятежной княгиней,

С ворчливой тоской…

…но под утро, когда наш разболтанный «Ан»

Потным рыльцем проткнул над Алтаем туман

И притопнул на торной дорожке разок,

И попробовал возле вокзала басок…

О Сибирь!

Ворвалась ты в отдраенный люк,

Как в унылую комнату праздничный друг,

Первой веткой поймала меня за плечо,

Первой бабой сказала забытое «чё»,

Чуйским трактом стрельнула сквозь ягодный бор,

Рыбьей рябью реки ослепила в упор,

Куполами взошла за бетонным мостом,

В тополиных кварталах наметила дом,

Где еще не устали и помнить и ждать…

О Сибирь!

Как мне жить захотелось опять!

И всё-таки умер в Сибири. Вот ведь кержак неуступный! Я в то время жил уже в Москве и не знал всех сложностей его последних лет и переезда. Рассказывали потом знакомые, что поехали они, старички, муж с верной подругой-женой не за хорошей жизнью, а от одиночества. В Новосибирске обосновалась младшая дочь (старшая умерла) с детьми. Вот и поехал Антонов не в чаемый Бийск, а в Новосибирск. Там и скончался. Царствие ему Небесное. Построил ли монастырь, не успел ли – не знаю.

Пишу всё это для себя, очень многим обязанного на протяжении всей моей судьбы человеку, прекрасному поэту Антонову. Но не только. Более двадцати миллионов русских осталось за рубежом России. Про всех сказать не могу, но своих собратьев поэтов стараюсь не забывать. И при малейшей возможности вынимаю папку в компьютере под названием «Казахстанцы» и публикую их в Москве, в разных журналах и альманахах.

Мы же собратья, братцы мои родные! Страну разорвали политики, но мы же не они, мы же совсем другие! Единое духовное пространство и силовое поле России в нашей жизни всё ещё не разорвано.

И я вот так, по капельке, пытаюсь вытаскивать на свет Божий прекрасных, но неизвестных в столицах русских поэтов. Напоследок познакомлю вас с истинным шедевром русской, якобы «зарубежной» поэзии, которая загнетена политикой и географией, с шедевром Валерия Александровича Антонова.

Колодец

1

Мысль, в слово облеченная, есть ложь,

Но если похитрее зачерпнёшь

Ковшом в душе, другой поймёт на деле,

Как день был жарок, как глоток хорош

Был из бадьи, где воду била дрожь,

Как плечи жгло, а губы цепенели.

Как мальчик пил, и девочка потом

Ловила край бадьи пунцовым ртом,

Гремела цепь, постукивали зубы;

Две женщины – в панаме и платке —

Заботились о каждом их глотке,

По-матерински ласковы и грубы.

Как долго пил мой бородатый друг

И, отрываясь, поводил вокруг

От счастья запотевшими очками;

Бежала в стёклах цепь миниатюр —

Заплоты, избы, стайка белых кур

И сосен хвоя – чёткими пучками.

Напились наши жёны в свой черёд,

Моя концом платка согрела рот,

И – две семьи – по знойному заречью

Вдоль сонных изб, к обрыву и реке,

И городу, за нею вдалеке,

Мы от колодца двинулись навстречу.

2

Ну что еще добавить я могу,

Поклявшись, что ни словом не солгу

В давно когда-то прожитой картине?

Как дочь моя и друга русый сын

Маячили флажками алых спин

На бледной ленте искрящейся сини?

Как город рисовался через дым

Кварталами, где был я молодым,

И церковью, где бабушка венчалась?

Церквушка белой уточкой плыла,

Купала в синем небе купола

И крестиком на тучке отмечалась.

И точно знал я, выйдя на откос

И всматриваясь в город через плёс,

О чём мой друг поблескивал очками:

Он тоже ставил крестики свои

Над храмами младенческой любви

Средь улочек с глухими тупичками…