Валерий Свешников - Дальний край

А через несколько недель пришло настоящее лето, весь туман куда-то исчез, море быстро прогрелось, воздух стал теплым, правда, все еще влажным. Голубое небо и синее море вызывали просто неописуемый восторг, который для нас – сухопутных обитателей европейской части страны – был понятен.

Хотя мы с Борисом прибыли с берегов моря, но Балтийского. Море там, вроде бы, и есть, но его присутствие как-то смазано. Чего ему не хватает, сразу не скажешь, но понятно, что не только солености воды.

С наступлением тепла в институте начинались экспедиции. Они, естественно, назывались морскими, а станции, где мы работали, носили тоже соответствующее название – МЭС – морская экспедиционная станция.

По институтским станциям и вообще, по окрестным местам, в начале лета проводилась ознакомительная поездка. Мы впервые увидели наше институтское судно – довольно вместительное, в меру быстроходное и безотказное.

Первым делом посетили МЭС на острове Попова. Там базировалась наша лаборатория, там нам предстояло «пускать корни». МЭС очень даже понравилась, и мы с Борисом даже начали строить планы, как будем развертывать свою работу.

Потом наше судно направилось к островам Большой и Малый Пелис. Там сделали остановку с ночевкой. Большой Пелис удивил тем, что посередине его совсем рядом с морем находится небольшое, но пресное озерцо.

Мы отлично поныряли с маской и даже с аквалангом. Наловили разной морской живности – трепангов, гребешков и морских ежей. Подивились обилию трофеев и, наконец, отведали даров моря.

Впервые попробовали икру морских ежей, и она нам понравилась. Однако то, что она сильный афродизиак, как теперь называют, мы не подозревали. Хотя коллеги и предупреждали о чем-то подобном, но мы не придавали большого значения их словам.

То, что икра морских «ежиков» действует, как хороший кофе, мы с Борисом поняли только утром, когда вдруг начало светать. То есть мы проболтали всю ночь, а спать не хотелось совершенно. Это возбуждение проявлялось лишь небольшой дрожью, как после крепкого кофе.

Еще одно ощущение осталось в памяти – это удивительный аромат даров моря. В чем он заключался, трудно передать.

Самым сильным впечатлением в этой поездке стала высадка на нашем самом южном острове – Фуругельме, а точнее, на острове Фуругельма.

Он так удален от побережья и так близок к границе, что его мало, кто посещает. Эта уединенность позволила сохранить растительность и живность острова в относительной целости. Мы увидели птичьи базары, нерп, отдыхающих на скалах, а в окружающих водах встретили множество морских животных. Говорили, что сюда даже заходят акулы, но, слава богу, редко.

Все наслышаны о колыбельных песнях. Они, действительно, помогают детям уснуть. Перейти им, так сказать, в объятия Морфея. Однако, оказывается встречаются "колыбельные" песни, после которых не только не уснешь, но утратишь не только желание спать, но и душевный покой.

Сразу после приезда нас поселили в институтском общежитии. Оно располагалось вблизи от института, в одном из пятиэтажных зданий, тесно стоящих вокруг небольшого прудочка. Радость от новоселья портило одно обстоятельство – мы жили там на птичьих правах.

Особенность нашего обитания заключалась в том, что в трехкомнатной квартире общежития было прописано примерно двадцать-двадцать пять сотрудников института. Большая часть из них находилась либо в экспедиции на станциях, либо в Москве или Ленинграде в командировках. А оставшиеся – это примерно с десяток или чуть больше искателей крова и свободных коек.

Приходилось занимать любые свободные кровати, при этом твое, вроде бы, спальное место через неделю оказывалось с полным правом занятым возвратившимся сотрудником, так как он, как и ты, жилец этой квартиры.

Бывало и такое явление, когда число претендентов на койки заметно превышало их количество. Естественно, мы искали места у соседей или соседок. Это уж кому и как повезет.

Однажды мне пришлось ночевать даже на балконе – коль не удалось устроиться у соседей. У них количество мест тоже ограничено, и конкуренция бывала очень высокой.

Необычным украшением нашего сурового обитания в общежитии оказалось ночное пение голосистых жерлянок. В небольшом пруду их водилось достаточно, для того, чтобы свести с ума сотню-другую человек, а может, и побольше. С наступлением темноты они начинали свои песни любви. До десяти-одиннадцати часов вечера их пение не особенно мешало, и даже украшало эту местность.