Борис Зайцев - Дальний край

РОМАН

Идите и вы в виноградник мой

Матф. 20, 7

I

— Вот, Полина, позволь тебе представить: это Степан, мой товарищ, — сказал Петя.

Степан поклонился, крепко пожал ей руку. Полина приветливо взглянула на него.

— Очень приятно.

Потом она обратилась к Пете.

— Ну как я рада, как рада, что ты зашел, наконец, Петруня! Я уж думала, ты забыл нас.

Полина, черноволосая учительница, старинная приятельница Пети, мечтала втайне о сцене, и ей нравилось, что слова «ну как я рада, как рада» выходили немного похожими на театр.

Ее сестра, Клавдия, худенькая девушка с острым лицом и слегка косящими глазами, лежала на кушетке в платке. Когда вошли, она вскочила как бы испуганная, быстро поправила волосы, и в глазах ее, умных и горячих, сохранился отблеск тайных мыслей.

— Какой ты большой стал, Петруня! Я тебя два года не видала. В штатском, усики… — Полина захохотала, встряхнула своими прекрасными, черными волосами. — Как ты изменился, если бы знал!

— Петя, вы, ведь, экзамены держите? — спросила Клавдия, поеживаясь.

Разговор перешел на экзамены. — Петя со Степаном держали в высшие специальные заведения. Петя стал жаловаться, охать, Полина шумно возражала, жестикулировала и среди дебатов незаметно, но ловко устроила кофе, достала откуда-то котлеты и даже полбутылки мадеры.

— Неужели и вы так же мрачно смотрите на будущее, как Петруня? — спрашивала она у Степана, вынимая из самовара сваренные яйца. — Но, ведь, это невозможно, вы так молоды, и такие мысли. Нет, этого нельзя допустить.

Клавдия засмеялась.

— Допускай, не допускай, они по-своему будут чувствовать — глаза ее блестели насмешливо: — чудная ты у меня, сестра, одно слово — артистка.

Полина взглянула на нее испуганно.

— При них можно. Петя свой, а Степан Николаевич не выдаст?

Степан кивнул утвердительно.

— Нет, серьезно, — продолжала Полина: — мне не по душе пессимизм современной молодежи.

— Не знаю, — сказал Степан, вздохнув: — я этого пессимизма не чувствую. По-моему, просто, жить страшно интересно, и мне как раз — он опять слегка улыбнулся — жить очень, очень хочется.

Петя засмеялся.

— Имей в виду, Полиночка, что Степан у нас страшный революционерище.

Полина обернулась на дверь: в их квартире, при городском училище, такие разговоры были не очень удобны.

— Ничего особенного, — сказал Степан. — Еще что Бог даст, все в будущем.

Клавдия опять куталась в платок, будто у нее был жар, волосы ее были в беспорядке, глаз лукаво блестел.

— Он революционер, а моя сестра артистка — и нашим, и вашим. Сегодня с вами говорит, а завтра в карету к Иоанну Кронштадскому бросится.

Полина обиделась.

— Ну уж ты всегда скажешь, Клавдия!

Клавдия захохотала и прижалась к ней.

— Не сердись, моя радость, я тебя очень люблю и просто вру на тебя. Миленькая, дай кофейку!

Клавдия подошла к Степану.

— Так, по-вашему, интересно — жить?

— Конечно, — ответил он. — Очень.

— Ну, так выпьем, коли интересно.

И Клавдия налила всем мадеры.

Разговор стал живей. Клавдия увела Степана к себе, и по их голосам чувствовалось, что они не скучают.

— Степан человек энергичный — сказал Петя Полине. — Я его знаю с детства.

— Он твой товарищ по гимназии?

— Да, даже и до гимназии. Мы росли вместе, в деревне.

Около одиннадцати Степан собрался уходить. Клавдия молчала, поеживалась; казалось, температура у нее поднялась.

Пете же не хотелось трогаться; он попросил Полину, чтобы позволила остаться еще.

— Ну, послушай, ну это будет очаровательно, — сказала Полина: — я заварю свежего кофе, Клавдию мы уложим, а ты сиди у меня, сколько вздумаешь.

И она пошла переодеться. Вышла в капоте, небогатом, но приличном, и имела несколько таинственный вид; от нее пахло духами, и ей казалось, что она знаменитая актриса, принимающая у себя после спектакля. Потому ей и хотелось уложить Клавдию. Клавдия улыбнулась не без понимания, попрощалась с Петей.

Когда вскипел кофе, Полина зашептала Пете об их жизни.

— Петруня, я серьезно мечтаю о сцене. Эта жизнь меня не удовлетворяет. Эта серая обстановка, отсутствие блеска, цветов…

И Полина, боясь повысить голос, чтобы не разбудить Клавдию, волнуясь и вставая, рассказывала, как она любит искусство, как ее ободрил Аполлонский.

Петя сидел в кресле, пил кофе, и ему казалось все в этой комнате таким родным, удобным, что, правда, так вот слушая Полину, подавая реплики, он мог бы сидеть долго, сколько угодно. Когда представлялось, что придется тащиться через весь Петербург, возвращаться в свой пустынный номер, его охватывала тоска.