Борис Зайцев - Дальний край

Садился и подолгу сидел молча. Пройдет случайный посетитель, проплетется старик–солдат, и задремлет. Это все. А потом надо в чертежные, вымерять циркулем, выводить линии, раскрашивать разные разрезы и профили. Впереди — обед и вечер в унылой комнате с красной мебелью, с видом на Неву; чай с булкой среди неживого, чужого.

Студенты ему мало нравились. Их было несколько подразделений: студенты–политики, затем хлыщи, зубрилы и огромная масса никаких.

Первые собирали деньги — таинственно, иногда глубокомысленно; устраивали сходки, говорили «студенчество», «публика». Путейский институт называли «Путейкой», Технологический «Технология». Вторые приезжали на рысаках — это были дети богатых инженеров; они носили рейтузы, высочайшие воротнички, проборы; почти все заказывали чертежи и проекты.

А зубрилы сторожили каждый чих профессора, вид имели беспокойный и знали наизусть расписания лекций. Перед начальством трепетали. Большинство же, никакие, наполняли собой аудиторию, как водой: нельзя было понять, есть они, или их нет. Эти брали количеством, срединой, посредственностью.

Позже других познакомился Петя с соседом по чертежной, студентом Алешей. Это произошло потому, что оба бывали там нечасто.

Раз, когда Петя открыл свой стол, к соседнему подошел круглолицый юноша, голубоглазый, в голубенькой рубашке под тужуркой. Он тоже отворил стол, вынул линейки, готовальню и с недоумением взглянул на чистый лист ватманской бумаги, натянутой на доску.

Петя заметил это и улыбнулся. Улыбнулся и сосед.

— Здравствуйте, — сказал он, протягивая руку. — Вот история, — оказывается через две недели надо подавать, а я и не начинал. А у вас? Ну, тоже не много. И все это надо раскрашивать?

Он имел такой вид, будто в первый раз попал сюда и не знает, что тут делается.

Через полчаса они разговаривали как давно знакомые. И действительно, в Алеше было что-то такое простое, ясное, как голубизна глаз. Странным казалось, зачем он здесь.

Петя спросил его об этом.

— В сущности, — сказал он: — так, случайно. Отец был инженером, я имею право сюда без конкурса. Кончил реальное, надо куда-нибудь. У меня матери нет; тетка да сестра Лизка, в Москве. Ну, тетка говорит: поезжай в Питер, может и выйдет из тебя что. А, ей–Богу, я и сам не знаю, что такое из меня может выйти?

Петя сказал, что и он про себя не знает и тоже попал случайно.

— Да ну? А я думал, что из заправских. Я вас на лекциях видел два раза: такой спокойный, аккуратный, — ну, думаю, министр.

Они захохотали. С этого началось знакомство, скоро перешедшее в очень добрые отношения. Алеша так же ненавидел Петербург, ученье, и ему нравились почти те же люди, что и Пете. Но унылости Петиной он не понимал и не одобрял ее.

— Чего вы? — говорил он, когда Петя впадал в меланхолию и приходил мрачный. — Совершенно напрасно. Живем и живем. Выгонят отсюда за лень — уедем в Москву.

— Куда же вы денетесь, если выгонят? Что–нибудь надо же делать?

— Мало ли что. Поступлю в Живопись и Ваяние, — может, я художником буду. Разве это известно?

Петя верил ему. Он не удивился бы, если–б Алеша вдруг ушел странствовать по свету, или занялся чем–нибудь удивительным.

— Ко мне Лизка скоро приедет из Москвы, это штучка… мне пять очков вперед даст.

Удивляло Петю и то, как просто говорит Алеша о любви, женщинах — о том, что для Пети было мучительным и темным. Тут же выходило так, что ничего нет стыдного и тяжелого в этом деле, напротив, — все ясно.

Между тем, время шло. Наступила осень — в аудиториях стали зажигать свет чуть не в двенадцать. Просыпаясь утром, Петя видел вместо Невы мутную полосу, шел в тумане в институт, возвращался оттуда в тумане и тьме.

В этой же тьме ездил вечерами в монотонной конке к Клавдии и Полине. Иногда заставал там Степана, но тот больше сидел с Клавдией.

— Ну, Петруня, — говорила иногда Полина, — ты учишься? Ты будешь инженером, я — актрисой; ты будешь подносить мне букеты роз.

Она ходила взад и вперед по своей небольшой комнате, глаза ее горели, и ей, правда, казалось, что недалек тот день, когда она выйдет в свет великой актрисой.

— Будешь знаменитостью, — говорила Клавдия, лукаво кося на нее глазом, — присылай мне контрамарки, или устрой на выхода.

Полина волновалась, доказывала, что Клавдия напрасно ее шпигует, — и скоро являлся горячий кофе, простые, тихие разговоры, за которыми Петя отдыхал, забывал одинокую жизнь, почти всегдашнюю тоску.

В начале ноября они с Алешей сдавали репетиции. Петя с грехом пополам прошел, Алеше предложили прийти еще. Степан же к этому времени совсем забыл неудачу и был скорее доволен, чем недоволен петербургской жизнью.