Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Сами собой возникли перед ним на зелени стола бумажки в формат пиджачного кармана, и он легонько погладил их перстами.

– Ясно, бывают книги, которые и нужны человеку. Но много еще, товарищи, значит, – глаза его впиявились в бумажку, – ма-кула-туры.

Никита Васильевич перевел дух, как скалолаз, одолевший гранитную кручу, и повторил:

– Ма-кула-туры… Ее, само собою, можно в котел, и вари, значит, обратно белую бумагу. Да уж больно накладно выходит. И лес гектарами сводим, и деньги зазря летят, и, – глаза в бумажку, – полиграфические мощи.

Он согнал энергическим взмахом руки присевшую на лысину муху, полезно завершил движение указующим жестом и воскликнул:

– Вперед, во весь опор! Планы будем менять на скаку, чтоб и вал выжать, и народ порадовать, глядя сквозь призму коня. Возьмем эти самые альбомы и, значит, – глаза в бумажку, – монографии. Что за имена, за фамилии? А ведь хорошие есть, правильные живописцы-ваятели: Саврасов, скажем, Коненков или уж на худой конец Коровин. И за границей, глядь, нужные отыщутся имена. Конечно, не подголоски империалистские, не, – глаза в бумажку, – абстракционисты. Они и у нас закопошились. Эти вам коня намалюют с восемью ногами, и тот спотыкаться будет.

Тут усевшийся, как всегда, в первом ряду председатель нашего профбюро, кандидат искусствоведения Шанель-Смердюковский вскричал «Браво!» и загромыхал воздетыми к потолку ладонями. Натурально, аплодисмент его подхватили все пятеро действующих и вдовствующих завредакциями Огурцова, Нарцис-заде, Заполярная, Галушкина-Радиальная и Октаэдр, а с ними – молодежный вожак Святополк Бабин, образцовый график и семьянин. Следом отрывисто захлопал бухгалтер Веня Маннербейм – такая была у него линия. Первая красавица «Красоты» Инуля Облепихова (предмет тайных моих воздыханий) достала из необъятной сверхмодной сумки парижскую «косметичку», подсинила веки, прибавила румян и белил и, не моргая, уставилась на оратора.

А он, привычный к восторгам общественности, продолжал совсем по-домашнему:

– За каждого правильного живописца-ваятеля буду премировать бесплатным катанием на русской тройке. Самым ретивым работникам – участок дачный в Аксания-Нова. – Вздохнул и добавил после паузы: – Ну а когда не лошадь – персонально, не он, не конный спорт, пускай, значит, физкультура в целом будет у нас на первом плане. Классики, они нас чему учат? В здоровом, как говорится, теле здоровый дух. А ну как и у нас в державе, в родной столице нашей тоже учинят Олимпийские игры! Не все чемпионам к буржуям шастать. Вот тут мы и оторвемся от прочих разных издательств на целый круг. Кое-кого из них вовсе с дистанции снимут. И поплывут к нам призы с дипломами, премии. – Он кашлянул в кулак, голос налился металлом: – Чтоб достичь этого, придется, значит, попотеть. План, как сказано было, пересмотрим на скаку. Но не рушить цифру, количество, а уж оно само, когда надо, перейдет в качество. Встанут, понятно, и препятствия, брать их будем без штрафных очков. Вперед! Вперед, во весь опор!

Энтузиасты наши едва ладони себе не отбили. Да и по залу аплодисмент рассыпался – проняло-таки аудиторию. Шанель-Смердюковский потребовал слова.

– Товарищи! – воззвал он отлично поставленным искусствоведческим баритоном и поправил огромные в пол-лица очки, какие носят на плакатах вашингтонские ястребы. – Коллеги! Милые мои однокорытники! Бывают в жизни нашей переломные дни, когда и прошлое видится по-другому, по-новому, и будущее предстает вдруг во всей красоте и широте. Сегодня такой день! Но что уподобило его зарнице, осветившей все новым светом, взметнувшей ввысь приземленную нашу мысль?

Первая красавица «Красоты» Инуля Облепихова, смежив свои синие веки, дышала размеренно и звучно, как спящий ребенок. Друг мой Злотников поправил лацкан твидового пиджака и загнул один палец – он вел счет античным ораторским приемам в речи маэстро.

– Зарница эта, – продолжал Шанель-Смердюковский с прежним пылом, – речь Никиты Васильича, нового нашего директора. Вдумайтесь, возлюбленные собратья, оцените – «сквозь призму коня»! Вот она, высокая всепроникающая идея, единый, цельный критерий! А ведь без них было трудно и тошно. Что греха таить – было!.. Надо же – «призма коня»! Да это ключ к синтезу всех искусств. Слушал я Никиту Васильича, и меня осенило. Конкретно осенило, по-деловому: отчего бы нам не издать в «Красоте» знаменитое пушкинское «Что ты ржешь, мой конь ретивый?» – так сказать в триаде… нет, не в триаде, в тройке искусств? Текст Александра Сергеевича – литература; плюс рисунки (авторы под рукой) – вот вам живопись; плюс мини-диск с бытующей на этот текст песней (закажем фирме «Мелодия») – чем не музыка.