Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

– Ибо речь моя совершенна, – изрек кардиолог.

– Полминуты!

«Ну, как там, в „Красоте“»? – спросил я взглядом для экономии времени.

– Распалась цепь времен! – конспиративно поведал Злотников. – Дерби, скачкам, конкурам – конец. Третьего дня Сам отчалил.

«И Спектор снова И.О.?» – спросил я взглядом.

– Спектор – И.О., – подтвердил Злотников. – Кентавра зарезали. Марьстепа в трауре. Инуля продала абонемент в милицейский манеж.

– Что за чушь? – прошипел Виктор Семенович и, глянув на загадочный агрегат, украшавший его левое запястье, воскликнул: – Гонг!

– Воздастся каждому по делам его, – предрек Злотников, затворяя за собой дверь.

Доктор резиновой грушей накачал воздух в обмотанную вокруг моего плеча манжетку, потом выпустил его, ловя шумы по воткнутым в уши отводам фонендоскопа и любуясь шустрым столбиком ртути на шкале. Он прослушал мое сердце и легкие, пощупал пульс. Задал непонятно к чему клонившиеся вопросы и сам большей частью на них и ответил, стараясь под конец раздавить мне селезенку и печень.

– Все ясно, дорогуша, – сообщил он, пряча в портфель свои причиндалы. – Учтите, у вас был гипертонический криз, о чем я известил, понятно, Анну Давыдовну, вашу матушку. Здоровья это ей не прибавило, но и не выбило из колеи. Когда дело касается вас, она ко всему готова. Правда, по ее мнению, лучше бы вы женились. Учтите на будущее. Mais revenons а nos moutons [26]. Вы, дорогуша, в общем-то молодцом.

Он откланялся и вдруг запел:

– Так внима-а-айте!.. (Первую фразу из арии Дулькамара.) – И тотчас спросил: – Узнали?

– «Любовный напиток», – сказал я.

– Именно, именно, дорогуша!.. Гаэтано, волшебник Гаэтано!.. Внимаете? Прелестно! Запоминайте: лежать… Лекарства неукоснительно – подробнейшая роспись вручена мною Анне Давыдовне… Читать разрешаю через три дня – неподолгу. Принимать великанов – через пять, по получасу, не более. Великаны в больших дозах противопоказаны… Вы ведь не курите?

Я покачал головой.

– Прелестно! Через три недели будете здоровее прежнего. Марьстепа еще не скоро наденет по вас траур. – Он сделал строгое лицо и поклонился: – Честь имею.

Минуту спустя под гулкими сводами прихожей послышалось:

«Вольфганг-Амадей! – воскликнул я про себя. – Волшебник Амадей…»

Ровно через три недели я закрыл за собой входную дверь «Красоты» и направился по коридору к нашей комнате. Марьстепа, дремавшая на стуле, приветливо открыла левый глаз и сказала:

– Здравствуй, Яшенька! – Потом, открыв и правый, спросила: – Как здоровье твое?

– Вроде поправился.

– Хвори-то нынче на молодых перекинулись. Подумать страшно!.. А у нас горе какое – слыхал, небось? Никиту Васильича от нас взяли. Опять под И.О. ходим.

– Куда же его?

Марьстепа возвела очи к потолку:

– Наверх, говорят, на повышение. А к нам, слышь, контр придет, адмирал. Заживем, Яшенька, на морской лад.

Тут увидал я: над стулом Марьстепы вместо «Купания красного коня» повешен «Девятый вал». И в коридоре – хоть шаром покати – ни фашин, ни барьеров. Да-а…

– Ступай, милый. – Марьстепа закрыла правый глаз. – Дружки заждались. Только и слышно: скоро Чеснок придет, завтра Яшеньку ждем…

Распахнув нашу дверь, я крикнул:

– Свистать всех наверх!

– Уже в курсе? – спросил, целуя меня, Злотников. – Инулю видел? Нет? Обрати внимание, волосы в цвет морской волны перекрасила. А Шанель-Смердюковский, гад, на профбюро в штормовке явился. «Я, говорит, с детских лет маринист». Профиль «Красоты» предложил изменить, не меняя курса. Эмблему новую выдумал – морского конька.

Я обошел все комнаты, собирая, как писали в старину на Востоке, мед благожелательства. Святополк Бабин вышел со мною во двор: адмирал, может, нам еще и не обломится. «Помысел» тоже кукует без директора. Верные люди доносят, будто тамошние активисты обоего пола ходят в тельняшках и клешах, в столовой у них каждый день макароны по-флотски, и самодеятельность разучивает «Севастопольский вальс».

– Ждут, получается, – жарко зашептал мне в самое ухо Бабин, – питают надежду. Что делать, ума не приложу.

– А ты их вздерни на рее, – посоветовал я, – всех до единого.

– Ну, ты даешь, – обиделся он. – Где такую рею достать?

В издательстве, помня о недавнем моем недуге, делами меня не перегружали. Да и какие дела в начале квартала? Тем более, с планом и профилем оставались неясности, неувязки. Потом курьерша наша ушла в аспирантский отпуск, и меня приспособили к доставке наиважнейших бумаг. Маннербейм оторвался даже от боев на статистическом фронте и вручил мне бесплатный проездной билет на все виды транспорта. Я, сразу ощутив себя чуть ли не обладателем персональной «Волги», начал из скромности ходить пешком и на свежем воздухе очень окреп. К осени даже загар приобрел – морской.