Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

А здесь посередине еще фонтан с живыми рыбками! По залу впереди толпы с чемоданами ходила экскурсовод в красной фуражке и давала всем справки. Мы тоже походили за ней и узнали, на каком пути стоит наш поезд. По-моему, вместо номера перрона ей проще было припомнить, что у нашего поезда зеленый паровоз. У чужого он был черный. Мама объяснила, что паровоз зеленый – от скорости: скорый поезд – зеленый паровоз, медленный поезд – черный. Иначе люди не могли бы различать поезда: вагоны-то все зеленые. У мамы вагон был совсем новый, жаль только, он уезжал вместе с нею!

По перрону ходила женщина с лотком и вместо мороженого продавала цветы. Я достал из кармана все мои деньги и купил маме букетик, а она приколола его на платье с матросским воротником и перламутровыми пуговицами – мое любимое. Потом пришли мамины подруги и принесли ей большой букет. Но мой все равно был лучше!

Они почему-то вдруг загрустили. Тогда я прочитал им все слова, написанные на вагоне, и им опять стало весело. Но тут ударил первый звонок, и я сам загрустил. Лучше бы мама в этом новом вагоне приезжала сейчас обратно. Я так и сказал ей, но она решила все-таки уехать. Она поцеловала меня и шепнула мне на ухо про коллекцию. А потом еще дернула за нос – и совершенно напрасно, потому что все как раз смотрели в нашу сторону.

Конечно, женщины целовались до третьего звонка, и мы с мамой не успели даже поговорить. Она только крикнула мне: «Пиши!» Паровоз загудел, и вагоны тронулись. Стоило им разогнаться, как прибежал усатый мужчина с чемоданом. Он, наверно, только сейчас узнал у экскурсовода в красной фуражке номер перрона. Но машинист не заметил его и не дал задний ход. Тогда мужчина плюнул не в урну и пошел со своим чемоданом обратно на вокзал, а мы зашагали к выходу.

Я рассказал маминым подругам, какая у меня скоро будет коллекция, и они сразу напросились к нам в гости.

Дома я сообщил обо всем Борису. Борис пересчитал конверты, сосчитал дни, оставшиеся до маминого приезда, и результат перевел в альбомные страницы (теперь он знаменитый физик). Выходило, что писать стоит.

После обеда я взял первый конверт и долго разглядывал самолет с велосипедными колесами, прикидывая, куда лучше поставить печать, чтобы – во избежание аварии – не лишить аэроплан какой-нибудь важной детали. Решив, что безопасней всего пристукнуть расстилавшуюся внизу тайгу, где все равно нельзя приземлиться, я перебирал остальные марки, пока не отыскал подходящее для посадки место в сердце пустыни Каракумы, по которому мчались похожие на детские коляски автомобили.

Успокоясь на этот счет, я достал бумагу и карандаш и загрустил: о чем писать? Ведь маме известен был мой распорядок до самого вечера, она даже знала, что у нас будет на ужин. Я вызвал Бориса в коридор. Он предложил завтра отправить сразу два письма, разделив пополам то, что мама уже знать не могла. Но я опасался: а вдруг мама предупредила почту? Не зря же она на вокзале подходила к стеклянному окошку с надписью «Письма-телеграммы». Борис тоже почуял в этом подвох.

– Напиши тогда сегодня про паровоз и вокзал, – предложил он.

– Так ведь мама сама и уезжала!

– Ну-у, придумай что-нибудь… Что мы… Что нами все довольны. Или что я тяжело заболел, а папа сразу меня вылечил.

– Не могу, в письмах можно писать только правду. Это если на словах…

– Да-а?

– И потом, вдруг она захочет проверить. Еще огорчится.

– А может, написать, как Сея (это был его старший брат, ходивший уже в школу) набил себе шишку?

– На лбу? – спросил я с надеждой.

– Не-ет, на затылке.

Жалко. Это не так красиво… А-а у вас все здоровы?

– Да. На обед у нас сегодня был зеленый борщ, котлеты и компот из черешен – очень вкусный.

– Из черешен? – переспросил я.

– Ага, я спрятал целую чашку. Могу дать попробовать.

– Давай.

Компот был вкусный.

– Понимаешь, – сказал я с чувством, – я написал бы про ваш компот, но тогда я должен написать и про наш компот, а у нас сегодня был чай.

– Жалко, – вздохнул он.

Мы снова задумались и думали до самого ужина. Назавтра рыжий Изя узнал про мою будущую коллекцию и вылил со своего балкона на наш целый стакан воды. По дворовым законам это было объявлением войны. До обеда мы искали отобранную у нас рогатку. После мертвого часа сразу нашли ее и снова были обезоружены моей бабушкой, уважавшей Лигу Наций. Из двух разных углов мы напрасно взывали к лучшим ее чувствам. Бабушка не приняла мой отказ от вечернего умывания и чистки зубов и заперла на ключ карандаш и игрушки.