Владимир Хомичук - Муха

Такого я в жизни еще не испытывала! Это и есть, наверное, настоящая любовь. Землетрясение, пожар, крушение «Титаника», извержение вулкана – такой была ночь в постели с Рикардо. Он не любовью со мною занимался, а брал меня штурмом. Много-много раз. И говорил, не умолкая:

– Богиня! Красавица! Ты прекрасна, обольстительна, какие формы, какое тело… Я погиб, я не смогу забыть тебя никогда. Подари мне еще мгновение, и еще, и еще.

И я дарила.

Неделю я провел на железнодорожном вокзале. В университет приходил немытый, небритый, скверно пахнущий. На меня стали коситься. Сосед по парте – Саша Бесцветнин – мне и говорит:

– Олег, ты че, под бомжа косишь? Так это сейчас не в моде, да и воняет от тебя, как от свиньи, брат. У меня ноздри уже увяли ва-аще. Ты бы хоть в баню сходил, если дома душа нет.

– Дома у меня нет, негде душ подключить, – отвечаю. А самому стыдно, до слез почти.

Я на днях Алине звонил, просил замолвить словечко за себя у тетки, чтобы хоть какое-то время у них на квартире перекантоваться. Она посочувствовала, пообещала спросить, попросила перезвонить вечером. Я перезвонил и услышал нудное нытье о том, что тетя ни в какую, так как это неприлично, в квартире только одна комната свободна, не будем же мы вместе жить, а то что соседи скажут. Дальше понеслись заверения в любви, обещания найти какой-нибудь выход, что самое главное – мы вместе, никогда не расстанемся и она со мной хоть на край света. «Я и так уже на краю», – подумалось мне. Слышать слова любви и поддержки, конечно, приятно. Только вот осязать эту самую поддержку – куда лучше!

– Слушай, Олег, давай тогда ко мне, – вдруг выдал Саша. – Я с родителями поговорю, думаю, они не откажут. Поживешь, пока не подыщешь себе чего-нибудь.

Прожил я у Саши почти целый год, пока не загремел в армию. Как и все студенты тех времен после первого курса.

Рано утром я присоединился к молодому человеческому стаду с молчаливым смирением, затаенным страхом и отчаянием в глазах. А вечером нас, новобранцев, как телят, затолкали в общий вагон пассажирского поезда и повезли в расположение части. Сержанты вместе с «дедами», тут же упившиеся в умат, принялись наперехват втолковывать нам науку военной жизни. Состояла она в раздаче тумаков, мате-перемате, приказах принести или помыть чего-нибудь, пьяных песнях про девушку, которая ждет и не спит ночами, а также в карточной игре на деньги. Как оказалось на следующий день, это были цветочки, прелюдия, так сказать.

Самая консервативная, неизменная организация в мире – это армия. Не думаю, что армейские устои разных стран чем-то сильно различаются. Хотя должны существовать, конечно, свои особенности. Но, в сущности, они основываются на одних и тех же принципах. Так что им положено быть схожими. В советской армии восемнадцатилетние мальчики за два года службы постепенно зверели и превращались не в настоящих мужчин, как принято было говорить в народе с трибунной подачи, а во властолюбивых идиотов. Не все, но общая картина была такой, грустной.

По прибытии в часть нас привели в казарму и построили по росту. Дальше началась первая перекличка. И поздравления с благополучным прибытием: напротив нас выстроился весь ротный состав «дедов». Сержант выкрикивал фамилию, новобранец откликался словом «я» и тут же получал от стоящего напротив ветерана удар в грудь, сопровождавшийся фразой «Добро пожаловать!». Некоторые просто корчились, другие падали, в зависимости от комплекции и силы удара. Моя фамилия была в конце алфавитного списка. Я стоял и думал, что же делать. Мой брат, уже отслуживший в армии, говорил мне, что надо себя показать в первый же день. Как и что показывать, не уточнял, только добавил: «Иначе тебе хана…»

Вот стоял я и думал. Вдруг прогремела моя фамилия. Выкрикнул ответ и увидел кулак, летящий почему-то не в грудь, а в лицо. Моя правая нога автоматически, словно дело происходило на тренировке, оторвалась от земли на опережение и долбанула усатого дядю в челюсть. Тот упал, поднялся, вытер рукавом выступившую кровь. И ничего не сказал. Перекличка продолжилась.

Били меня ночью в туалете. Человек пять или шесть. Засовывали мою голову полностью в заваленный дерьмом унитаз, обливали водой и опять били. Что орали, я не слышал: в ушах звенело.

Потом была медсанчасть. Несмотря на боль в перебитых ребрах, синяки по всему телу и радужные фингалы под глазами, я был очень даже доволен: почти что отпуск получил. Приходили, конечно, с допросами – то замполит, то гэбэшники из штаба части, но я молчал, аки рыба: упал с лестницы во время утренней пробежки и все дела. Это было общеизвестно: откроешь рот – тебе его потом надолго запечатают товарищи-сослуживцы.