Владимир Хомичук - Муха

Старые советские времена, о которых сейчас с добродушной кичливой ностальгией вспоминают многие. Но тогда было не до благости.

– Вам поручено подобрать вторую кандидатуру, которая будет принята к рассмотрению с учетом вашего мнения, – продолжала гнуть свою линию деканша.

– И подбирать тут нечего: Саша. Мой друг, – я перешел на более неофициальный тон.

Но не тут-то было.

– Друг – это не довод и тем более не повод, Олег. И вы это не хуже меня знаете, – не сгибалось начальство.

– Александр Бесцветнин учится прекрасно, в общественной жизни принимает активное участие. К поведению никаких замечаний ни у кого нет.

– Мы учтем вашу рекомендацию.

«Мы» утвердила и Саню. Нина Георгиевна, ректор института, женщина старой, сталинской закалки, непреклонная в своих оценках и суждениях, очень умная, впрочем, баба, – как я понял гораздо позже, уже по возвращении с Острова свободы, – пришла к заключению, что он вполне подходит.

Свобода на острове оказалась очень жаркой и удушливой. Раскаленный до сорока пяти градусов воздух был настолько пропитан влагой, что я тут же, едва сойдя с трапа самолета, вспотел в паху и натер его до зуда, так же как и ноги, обутые в нелепые полуботинки. Был сентябрь, одежда у нас осенняя, а тут сплошной зной и ни намека на тень от деревьев – одни пальмы, похожие на мачты корабля. И солнце, ослепительное, яркое, всепроникающее.

Первый блин, который комом, не заставил себя ждать. Ко мне подошел молодой черный, как сажа, парень и, до ушей улыбаясь, что-то спросил. Я ни бельмеса не понял. Переспросил, озадаченный. Тот повторил. Опять ни фига не разобрал. «Н-да, вот тебе и отличник, лучший студент на курсе! Три года штудирования языка, а ни бум-бум», – грустно подумал я. Потом мы с Саней долго еще вспоминали этот случай. Он тоже не врубился. А мне был задан простейший из вопросов: «Ну, как дела? Как добрались, парни?» Это уже через неделю до нас дошло, что кубинский вариант испанского языка сильно отличается от кастильского произношения, которому нас так старательно учили в университете. И дело не только в произношении, но и в темпе речи. Кубинцы не разговаривают, они стреляют словесными очередями, как из автомата. При этом люди африканского происхождения добавляют в данную пальбу скомканную артикуляцию и не произносят окончания слов. В общем, ничего странного в том, что я не разобрался в этом словесном фарше, не было. Но стыдно. Хотя поначалу никто из нашей группы не въезжал, особенно смешно получилось, когда мы добрались до студенческого общежития и на регистрации на нас посыпались вопросы. Нас было человек тридцать: студенты из Москвы, Ленинграда, Киева и Минска. Меня и Саню (двоих белорусов, хотя я был и остаюсь русским) и троих украинцев определили в одну комнатушку на семнадцатом этаже. Спать нам пришлось на двухъярусных кроватях. Как в армии, блин.

Первое слово, которое вбивается в память людям, приезжающим на Кубу и не знающим испанского языка, – это «маньяна». Значение слова очень простое: «завтра», но весьма неточное в кубинской интерпретации, относительное, я бы сказал. Обещанная маньяна может наступить через два, три, а то и четыре дня. К нам она пришла через неделю. На второй же день в общежитии сломался лифт. Нас заверили, что монтер починит его маньяна и все будет в порядке. Спускаться с семнадцатого этажа было легко и весело, хотя и жарко, но дело молодое, чего уж там. А вот подниматься… Пот застилал глаза, одежда вымокала, все тот же пах зудел до невозможности. И так семь дней. Воду в общежитии давали раз в неделю, по пятницам почему-то, и то в течение часа. В комнатном блоке нас жило пятнадцать обормотов. Душа не было. Вода накапливалась в железной бочке. Приходилось использовать чуть ли не консервную банку, чтобы ополоснуть тело от мыла.

Неделя прошла быстро, несмотря на медленное потное привыкание к климату, привычкам в другой, совершенно незнакомой стране и странному студенческому обиталищу. Лифт в конце концов починили, жить стало лучше, жить стало веселей. Общежитие состояло из двух корпусов, их разделяла огромная терраса, выходившая прямо к морю. Там собиралась студенческая братия после занятий в университете. Как-то я отправился туда на разведку. Первое, что меня поразило, – это огромное количество женского пола самого разного посола. Нет, парни, конечно, тоже были, но девушек – особенно много. И все они разговаривали. Это сборище прекрасных нимф напоминало веселое шапито. Белокурые польки забавно перекидывались радостными полушипящими фразами, перемежая их задорным смехом, огненно-рыжие чешки о чем-то мило мурлыкали с темнокожими анголками, одетыми в национальные костюмы, напоминающие картины импрессионистов. Рядом сидели в креслах-качалках или покачивались в шезлонгах загорелые феи из самых разных стран Латинской Америки. Павлиньей походкой прохаживались местные и заезжие островитянки. Со мной тут же попытались завести беседу сразу несколько красоток. Это сбило с толку. Не привык я к такой открытой, располагающей и ироничной манере общения. Так что отделался несколькими «да» и «нет» и решил смыться пока. В другой корпус. Зашел в лифт… Этот сломался, остановившись между седьмым и восьмым этажами. Внутри было полутемно. Свет проникал через зарешеченное полуокошко в верхней части дверной створки. Я попытался кричать и звать на помощь. На лестнице никто не появлялся. То ли все были как раз на террасе, то ли давили сиесту – послеобеденный испанский сон. Простоял я так часа три. Испугался несколько: приближался вечер, да и мысли дурацкие стали одолевать. «Если и здесь произойдет знаменитая недельная маньяна, то мало тебе не покажется», – думалось мне. В полуокошке вдруг появилось женское личико и со смехом произнесло: