Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

Хрулев прекрасно воодушевлял войска своим личным примером, но, к несчастью, не проверив исполнения своих распоряжений, возвратился на Малахов курган.

- Слышите? - обеспокоенно обращает Нахимов внимание Хрулева на ружейную пальбу. - Опять завязалось дело.

- Поздно уже, не сунутся французы! - беспечно заявляет Хрулев.

Он ошибается. Французы готовы бросить всю свою армию, чтобы сохранить успех дня. Они продолжают бомбардирование и тревожат подготовленные за Килен-балкою войска, и несомненно, что даже с пришедшим к Хрулеву Кременчугским полком ничего нельзя сделать без ввода других крупных резервов. Но об этом Горчаков и Остен-Сакен не хотят даже слышать.

У главнокомандующего один ответ:

- Я должен накоплять силы, я не могу растрачивать войска до общего штурма.

В каземате Малаховой башни начальник штаба дистанции Ползиков доложил итог.

Для контратаки есть 12 батальонов. У французов и англичан в дело введены 40 батальонов. Для отбития Киленбалочных редутов надо открыто спускаться с 1-го бастиона, переходить мост, подниматься на высоту под огнем артиллерии из уже переделанных редутов. Камчатку же занимать, не имея надежды овладеть высотами Киленбалки, бессмысленно. Она в центре полукруга неприятельских батарей, и гарнизон в ней не удержится.

Хрулев мрачно соглашается с этими выводами:

- Приходится мириться с потерею передовых укреплений.

"Точно все в угоду врагу делается нашим начальством, - думает в тоске Павел Степанович. - Все для облегчения планов сдачи города. Теперь, когда неприятель со всех сторон подошел к укреплениям города, Горчаков может уже открыто добиваться оставления Южной и Корабельной сторон".

Адмирал сдает лошадь казаку и с трудом пробирается через комнаты адъютантов в свою спальню. Он едва удерживается от желания повалиться в постель в изорванном сюртуке и запыленных сапогах. Адъютанты - уже было так однажды - способны раздеть его во сне и тогда увидят подтеки, ссадины, контузии.

Стиснув зубы, чтобы не выдать криком мучительную боль, снимает сюртук. Но рубашку перекинуть через голову невозможно. Он рвет ее на груди, сбрасывает медленными движениями плеч и осматривается перед зеркалом. Живот и грудь испещрены синими и багровыми подтеками, следами кованых французских сапог.

"А вот на спине... в спину, кажется, что-то грохнуло", - припоминает адмирал. Через плечо в теплом розовом отсвете зеркала он разглядывает огромную желто-зеленую опухоль, расползающуюся от поясницы до шеи. Не иначе как удар выпуклостью осколка бомбы. Ну, не беда. Главное, чтоб ноги носили и чтоб голова не сдавала.

В дверь стучат.

- К вам от главнокомандующего, Павел Степанович, - сонно и недовольно докладывает Ухтомский.

Торопливо, как вор, сдерживаясь от крика боли, Нахимов прячет избитое тело под свежую рубашку.

- Войдите, Ухтомский. Адъютант озирается:

- А вы еще не ложились? Записка от князя Горчакова.

- Что в ней?

- Просит вас поутру быть в штабе.

- Весьма неопределенно. Офицер привез? Ну-с, скажите: буду к девяти. И попросите вестового принести мне воды.

На пристани у Михайловской батареи свален свежий лес. Пароход "Дунай" разводит пары, а его команда крепит буксирные швартовы к громадным плотам.

Павел Степанович здоровается с начальником инженеров армии Бухмейером.

- Это Тотлебену сюрприз, ваше превосходительство?

Очень кстати. После вчерашней бомбардировки много леса нужно.

- О, эт-тот л-лес особого н-назначения, господин адмирал.

Нахимов поднимает брови.

- Эт-тот л-лес есть средства пос-строения моста. Я доказал главнокомандующему, что можно навести плавучий мост. Эт-то будет с-событие в военной истории, господин адмирал. Ни одна армия еще не строила такого длинного моста.

Павел Степанович багровеет, задыхаясь выкрикивает:

- Мост из города сюда? Для отступления! Мост через бухту? Подлое дело-с. Подлое, господин Бухмейер. Беспримерно подлое в военной истории.

Не простясь, он быстро идет в гору к дому главнокомандующего. Горчаков полулежит в кресле и делает слабое движение. "Вот видите, - говорит это движение, - я совсем болен, я страдаю, я не могу даже подняться, я могу лишь жаловаться".

- Ах, дорогой адмирал! Со времени Петра Великого под Прутом никто не находился в столь дурном положении, в каком нахожусь я... Я хотел бы видеть Меншикова здесь, а не в роскошном дворце на беспечном отдыхе. Это было бы только справедливо.

Мрачно, сосредоточенно Павел Степанович смотрит через бухту на город, который снова осыпают снаряды. И даже здесь, на безопасной Северной стороне, трясутся здания.