Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

Нет, должно быть, Дмитрий завоевал его тем, что также носится с мечтой о кругосветном плавании и что в рассуждениях болтливого Дмитрия о флоте есть что-то общее с мыслями Бестужевых. Отец Завалишина - видный генерал, суворовской выучки. Дмитрий благо, даря положению отца знает многих и многое. И то, что Павел от него слышит, наконец объясняет горькие слова Николая Александровича перед Адмиралтейством...

Зимний воскресный день. Уроков нет. Павел вернулся с катка и слоняется по зале, высчитывая дни, оставшиеся до летней кампании.

- Что ходишь как неприкаянный?

- А нечего делать. Крузенштерна прочитал, Скоресби и новую книгу Головнина тоже.

Лукавые глаза Дмитрия прищуриваются. Он выпячивает свои крупные яркие губы, отбрасывает со лба прядь волос; его явно забавляет уныние товарища.

- Может быть, хочешь погулять?

- Спасибо. Намерзся на катке. Шинели не дают надевать.

- В город?

- Нет.

- А в Кронштадт? - Дмитрий с торжеством вынимает из куртки отпускной билет гардемаринам Нахимову и Завалишину на два дня. Павел не радуется:

- Что интересного, когда корабли во льдах. Флотские казармы и здесь есть...

- Дурень! Это ж я уговорил братца твоего, Платона. В гости к самому Головкину нас с собой берет. Поездка на буере под парусом. Тебе не улыбается мчаться по наезженной на льду снежной дороге? Торосы, огни костров, часовые бьют в колокола...

- Замечательно, замечательно. Когда ехать?

- Сейчас.

В квартире Головнина тепло и по-холостяцки уютно. Всюду карты, чертежи, мореходные инструменты. Хозяин сидит за столом со старшим Бестужевым, молодым лейтенантом Константином Петровичем Торсоном и Платоном Нахимовым. Мальчики забираются на диван, прихлебывают из серебряных чарок слабый, но горячий грог.

Бестужев вернулся из Голландии. Он читает друзьям свои очерки, состоящие, по литературной моде, из писем. Он увлекательно изложил историю и рассказал о культуре энергичного свободного народа. Павла особенно занимает повесть о том, как голландцы огромными насыпями в заливе отвоевали у воды землю, осушили ее.

- Здесь-то, - взволнованно и значительно повышая голос, читает Бестужев, - голландцы показали свету, к чему способно человечество и до какой степени может вознестись дух людей свободных.

На ночь Павла и Дмитрия устраивают в соседней комнате. Но они не спят и прислушиваются к голосам офицеров. Гости уже переговорили о последнем походе Бестужева, об его планах по написанию истории флота. Теперь рассказывает Головнин, и Павел напряженно ловит его слова. Ему очень нравится капитан, герой и писатель. Он какой-то ровный, хорошо собранный. Нравится его хохолок над крутым лбом, зачесы на висках и сдержанная убежденность.

- Всего больше рад походу, - поясняет Головнин, - потому что покину ваше царство "шпрехен зи дойч". Маркиз Траверсе, нынешний управляющий министерством, дрянь, но Моллер, командир нашего порта, еще подлее.

- Флот без надобности. Флотские экипажи гнали французов до Парижа вместе с пехотой, - так зачем корабли? - усмехается Платон Нахимов и краснеет от испуга за свою дерзость.

- Вот-вот, так они и рассуждают. А если бы в те времена, когда пи одно английское судно без позволения испанцев не смело показаться на море и когда сама Англия трепетала в ожидании нападения Испании, если бы тогда английское правительство думало как нынче Воронцов, на каком положении пребывала бы сия держава? Впрочем, - морщится Головнин, - Российское государство не британский остров и не для колониального пиратства Петр создавал флот. Наш флот послужил народу освобождением искони русских берегов Балтики и Черного моря. Посему имел он Ушакова и Сенявина. Но ныне...

Головнин ждет поддержки Бестужева, но тот делает узор из хлебных крошек, и капитан продолжает:

- Ныне Россия содержит флот свой не для неприятелей, а для приятелей. Вероломство и корысть довели флот до полного ничтожества, до презрительного и бессильного положения...

- О, суждение преувеличенное, - примирительно говорит Платон. Он не любит резкостей, а тут еще рядом мальчики. Наверное лишь делают вид, что спят. И добрый Платон кивком головы показывает на приоткрытую дверь.

Головнин бормочет:

- Пусть знают. Они же будущие офицеры и, следовательно, устроители флота. - Но голос понижает: - Корабли наши гнилые, вооружены и снабжены худо, бедственно. Флотоводцы хворые, престарелые, без познаний и присутствия духа...

- А Сенявин? - укоризненно напоминает Торсон.