Эдуард Гурвич - Дерзкие параллели. Жизнь и судьба эмигранта

А вот ещё одно наблюдение коллекционера о судьбе художников, покинувших родину: «У Гончаровой и Ларионова появился взрыв цвета, но не было новаторства. За 50 лет жизни во Франции Ларионов ничего не создал». Выходит, виной всему всё-таки эмиграция: «После смерти Дягилева (1929 г. – Э.Г.) Михаил Федорович почти перестал работать. Он потерял интерес к живописи, по-видимому ещё и потому, что был отрезан от того, что происходило в Союзе и что могло бы подтолкнуть его к работе. Парижские друзья считали Ларионова величайшим лентяем. Однако это никак не сочетается с тем, что рассказывают его товарищи по художественному училищу. Те считали его самым трудолюбивым и плодовитым студентом».

Искусствоведы, в частности М.Пожарская и А.Каменский, подмечали, что бывшие соратники, например, Н.Бенуа, эмигрировавший из России в 1924 году, встретившись с Дягилевым после десятилетнего перерыва, почувствовали перемену. Стало быть, менялся и мэтр, привлекая художников к сотрудничеству. Он ставил перед ними какие-то иные задачи, серьёзно отличавшиеся от прежних. Лондонский галерейщик Джулиан Барран даже утверждал, что все художники, работавшие для Дягилева, сотворили свои лучшие произведения вне России, за рубежом. Российские искусствоведы не соглашаются. Но, возможно, вопрос не в том, где физически были написаны лучшие работы Бакста, Бенуа или Ларионова, а в гигантской тени самого Дягилева. Не надо забывать о тех художниках, которые остались в России в отрыве от космополитической Европы. В период 1908–1914 годов и Бакст, и Бенуа были абсолютно необходимы Дягилеву. А в 20-е годы их привлечение к работе было для него лишь данью давним дружеским отношениям. Им на смену пришли Гончарова и Ларионов, чтобы принести в антрепризу Дягилева искусство русского живописного авангарда. Став постоянными сотрудниками Дягилева, они оставались с ним и в тот период, когда он привлёк к участию в своих балетах западноевропейских мастеров современной живописи – Дж. Балла, Пикассо, Брака, Дерена, Матисса, молодых Макса Эрнста и Хоана Миро. Так что дело не в «хуже – лучше», а в том, что в эмиграции взгляды художников могут меняться кардинально. В этом коллекционер не раз убеждался.

Может быть, князь прав, говоря об Ю.Анненкове: «лучшее, что создал художник – ранние портреты, написанные им в 1910-1920-х годах ещё в России». И обращение художника в последние годы его жизни к абстрактной живописи, коллажам, монтажам, на взгляд коллекционера «неэстетичным и зачастую безобразным», могло случиться и не в эмиграции…

О забытой русской художнице М.И.Васильевой и созданной ею в Париже академии для живописцев авангардного толка князь тем не менее, пишет с сочувствием, отмечая привлекательность её дарования во время расцвета «парижского кубизма». Сегодня её искусство 1927 года можно увидеть в росписях колонн ресторана «Ла Куполь», что на бульваре Монпарнас, № 102. В коллекции же Лобановых «Афиша благотворительного бала» М.Васильевой (1924), которую князю посчастливилось приобрести. С печалью пишет Лобанов о трудной эмигрантской судьбе Николая Калмакова. Этот одарённый художник, рассказывает Н.Лобанов, «ещё в молодые годы был под гнётом эротических переживаний. Этим отчасти объясняется некоторая болезненная заострённость его творчества в этом направлении. Обычно вместо подписи он ставил на своих картинах стилизованное изображение фаллоса».

В 1928 году Калмаков поселился в Париже, бедствовал и умер в 1955 году, забытый друзьями и всем миром, в доме престарелых в предместье Парижа.

Заметки Лобанова о Серебряковых начинаются с упоминания их имения «Нескучное», которое в 1917 году было сожжено и где погибли библиотека и большая часть работ маслом и рисунков, созданных в юности Зинаидой. Её дядя, Николай Александрович Бенуа, помог ей в 1924 году выбраться в Париж. Теперь уже можно считать эмиграцию этой семьи удачной. Создан Фонд Зинаиды Серебряковой. Её картины продаются, хотя это случилось уже после её кончины. К ее успеху на Западе приложил руку Никита Дмитриевич (о чём расскажу ниже). Здесь же замечу, что князь считает Зинаиду Серебрякову не только гениальной художницей, но и признает, что «она чисто русское явление, оторванное от своей почвы. Это как нежное растение. Вот вы возьмите, перенесите его на другую почву, и оно вдруг начнёт давать новые ростки… Но свою почву оно уже утратило. С одной стороны, я понимаю, что в Советской России, в Петрограде Серебрякова задыхалась. Как семья Бенуа задыхалась. Но уверен, если бы она осталась в России, ей, вероятно, отвели бы почётное место. Это судьба многих русских художников, чисто русских, типично русских, как Саша Яковлев, как Вася Шухаев и все эти мирискусс-ники. Они были новаторами. А потом время повернулось в 1917 год, и для большинства из них всё закончилось печально. Эти художники стали не нужны в советской действительности».