Всеволод Чаплин - Вера и жизнь

В Беларуси церковно-государственные отношения, наоборот, весьма стабильны. Там сохранился орган советского типа, отвечающий «за религию», – аппарат Уполномоченного по делам религий и национальностей. Это учреждение серьезно ругают священники – католические и протестантские публично, православные – в кулуарах. Чиновники периодически пытаются вмешиваться во внутрицерковные кадровые и организационные дела, контролировать общественную деятельность христиан. Как бы там ни было, именно в Беларуси с 2003 года существует система соглашений между Церковью и государством – на основе одного «общего» документа работают соглашения с отдельными министерствами и ведомствами. В России такая система введена только фрагментарно, на уровне отдельных органов власти, федеральных округов и регионов.

Внутреннее спокойствие белорусского народа позволяет избегать церковно-государственных конфликтов. Оно – вместе с настроем руководства страны – сделало возможным сохранение социальных завоеваний советского периода. Недаром, приезжая в Беларусь, жители России старшего и среднего поколений всякий раз говорят: «Здесь все как у нас раньше». Впрочем, идиллия может оказаться обманчивой. Высшее образование, часть СМИ, интернет-пространство все больше контролируются «евроинтеграторами». На них ориентируется и часть церковной интеллигенции – с тех времен, когда из Германии и некоторых других западных стран поступали не только гуманитарные грузы, на которых некоторые обогатились, но и приглашения пожить-поучиться. Если и дальше так пойдет, майданы не за горами. И значит, консервативное гражданское действие православных христиан надо не сдерживать под влиянием стереотипов «светскости-советскости», а наоборот, стимулировать.

Неизвестно, как будут развиваться и церковно-реформаторские установки Президента Александра Лукашенко. Периодически он их озвучивает. Например, в 2013 году глава государства сказал: «Очень долгие, длительные молебны, проповеди, а ведь взрослое поколение, много старушек просто не выдерживают это. Надо быть более краткими, компактными, более современными. Я против того, чтобы люди в церкви 2–3 часа во время проповеди или молебна стояли на ногах, нигде не присесть». Самих старушек, правда, не спросили. Да и надо бы Президенту понять, что его слова прежде всего будут подхвачены теми «реформаторами», которые только бы и хотели от него избавиться и броситься в объятия «более современных» западных кукловодов.

Много мне пришлось заниматься вопросами религии и государства в Средней Азии. Церковная жизнь в тамошних странах скована не только малым количеством православных людей, которые к тому же стремительно уезжают (не всегда по своей воле), но и общим стремлением власти не допускать развития общественной роли религии. Впрочем, позицию центральноазиатских государств можно понять. Они столкнулись с главной угрозой именно в религиозно-общественной области – это угроза околоисламского экстремизма и терроризма. Малейшее послабление – и среднеазиатские элиты окажутся под Москвой со всем, что нажито «непосильным трудом», а народы будут ввергнуты в кровавую бойню. Ради сдерживания этой угрозы можно и поступиться формальными свободами, не оглядываясь на «добрых» советчиков с Запада, предлагающих организовать политическое пространство по образу Германии или Франции, где, кстати, власти уже сами не знают, что делать с радикальными исламистами.

История отнюдь не закончилась провозглашением принципа «религиозного нейтралитета» государства, который проталкивается в международные дискуссии через механизмы, сомнительные с точки зрения международного права. Государство не может, не имеет права быть нейтральным, когда то или иное радикальное околорелигизное движение представляет собой прямую угрозу для мира и безопасности в обществе. Страны Центральной Азии имеют гораздо больше оснований опасаться таких явлений, чем США имели основания опасаться своих граждан японского происхождения во время Второй мировой войны. Тогда эти граждане были интернированы, и мало кто критиковал США по этому поводу. Сегодня же некоторые западные политики и общественники, а также связанные с Западом организации в Центральной Азии пытаются лишать страны этого региона права защищать себя от идеологий, не менее опасных, чем нацизм времен 1940-х годов.

Между прочим, экстремисты приезжают в Центральную Азию не только и не столько из Афганистана или Пакистана, сколько из России. Это мигранты, обращенные в радикальную веру у мечетей, на рынках и стройках. Один высокопоставленный таджикский чиновник как-то сказал мне: «От нас молодежь уезжает к вам нормальными людьми, а приезжает – и потом рвется в Сирию». На улицах Душанбе действительно много молодых людей, одетых по-ваххабитски. Добрая половина их недавно побывала в России. Это уже не те мигранты, которые сохраняют память о Советском Союзе. В молитвенных комнатах на тех самых стройках и рынках, где-нибудь под Москвой, они рассказывают друг другу о «притеснениях мусульман» на Ближнем Востоке, о «борющихся братьях» и о «пятизвездочном джихаде». Правоохранители плохо понимают, что происходит – они не знают ни таджикского языка, ни узбекского, ни киргизского.