Рюрик Ивнев - Серебряный век - невыдуманные истории

– Викентий Викентьевич! Давайте я вам помогу.

Он улыбнулся.

– Теперь уже все.

– Нет, не все, – раздался вдруг чей-то басистый голос.

Мы с Вересаевым на него удивленно посмотрели. Кое-кто из публики стал прислушиваться к разговору. Басистый голос продолжал:

– Я не знаю вашу профессию, товарищ, но, судя по вашим годам, ваш призывной возраст давно миновал. Я вижу орден на вашей груди. Я заметил также, что вы его прячете. – После небольшой паузы он добавил: – А многие выпячивают свои ордена, чтобы получить вне очереди керосин.

Я тихо спросил его:

– Викентий Викентьевич, почему вы прятали орден?

– Смею вас уверить, вам это показалось.

Я улыбнулся.

Чего только не бывает в жизни, но как часто мы проходим мимо внешне ничем не примечательных явлений, переполненных золотыми россыпями внутренних ощущений, сопоставлений и ассоциаций. Если сказать об этом человеку, не склонному к мечтательности и фантазированию (а таких, может быть, даже и к счастью, очень много людей), то он, если даже и не скажет вам в глаза, но в душе сочтет вас чудаком. Но все же я не могу промолчать о странном состоянии, которое испытывал всякий раз, когда оставался один после ухода Василия Есенина.

Надо пояснить, что за несколько месяцев перед этим, может быть, год тому назад, точно не помню, как-то вечером ко мне ворвался, как вихрь, всегда оживленный и веселый Датико Арсенишвили и сказал, явно желая меня заинтриговать: «Отгадай, кого я к тебе привел?»

Я взглянул на него с удивлением и только тогда заметил, что рядом с ним стоит молодой человек, как говорится, «приятной наружности», хорошо одетый. Держался он скромно, но с достоинством.

Я не мог его узнать, так как никогда не видел. Тогда выдержав соответствующую паузу, Датико торжественно произнес: «Сын Есенина Алик».

Мы познакомились.

Не помню теперь, как он попал в Тбилиси и как его «раздобыл» Датико.

Алик не был похож на отца, но все же чуть-чуть его напоминал. А может быть, это показалось мне, когда я узнал, что он сын Сергея Есенина.

Датико сказал мне, что Алик пишет стихи, и попросил его прочесть свои произведения. Когда он их читал, у меня было такое ощущение, как будто машина времени перенесла меня в Петербург 1913 года.

Назвать их совершенно беспомощными, как у его «непризнанного брата» Василия, я не мог, но что они были никчемными, я могу сказать уверенно.

В более вежливой и «обтекаемой» форме я сказал ему свое мнение, и конечно, повторил и то, что я говорил Василию, то есть то, что выступать ему со своими стихами в печати не следует, если даже их согласятся печатать. Так как читая стихи сына Есенина, все будут невольно вспоминать замечательные стихи отца и это еще более усугубит плохое впечатление о них.

Алик был у меня еще несколько раз до своего отъезда из Тбилиси.

Прошло некоторое время, и вот я знакомлюсь с Василием.

Возвращаюсь к тому моменту, когда я говорил о том, что всякий раз после его ухода я испытывал странное ощущение.

Сергея Есенина мы потеряли 29 декабря 1925 года. И вот почти через два десятилетия в моей тбилисской комнате появляются, как тени на экране, один за другим его сыновья. И оба неожиданно. И оба со стихами. Один – признан, но не похож на отца. Другой – не признан и похож не только на своего отца, но и на деда Есенина (по материнский линии) Титова.

Меня спросят: что здесь особенного? И я отвечу: внешне здесь нет ничего особенного, но что нам делать со своим внутренним миром, который имеет свои особенности.

Что делать с памятью, которая иногда бывает скупа, но иной раз так милостиво щедра и благосклонна, что не только воскрешает образы людей, которых мы любили, но возвращает нам из далекого прошлого все краски и оттенки, все звуки и шорохи и тысячи штрихов и мельчайших складок лиц, которые, казалось, было немыслимо запомнить даже в тот момент, когда мы их наблюдали. Все это происходило, но мы сами не подозревали, до какой степени глубины это остается в нас.

И вот эти встречи с двумя сыновьями Есенина всколыхнули в моей душе столько воспоминаний о нем, доставили мне столько радости, что они показались мне не только простыми встречами, а скорее упавшими с неба метеоритами.

Это было весной 1944 года в Тбилиси, где я тогда жил, на улице Энгельса в доме № 6 …Однажды утром ко мне прибегает запыхавшаяся курьерша Союза и говорит: «Товарищ Ивнев, Симон Чиковани очень просит вас скорее прийти. Приехал какой-то Есенин, хочет вас видеть».