Юрий Безелянский - Опасная профессия - писатель

Налицо пессимизм, уныние и надорванность сил. А ведь начало было иным: «Мы заняли две комнаты на углу Бродвея и Четырнадцатой. Строго напротив публичного дома «Веселые устрицы». Неподалеку в сквере шла бойкая торговля марихуаной. И все-таки мы были счастливы. Ведь это была наша редакция», – писал Довлатов в рассказе «Ремесло».

Довлатов успешно выступал в печатных изданиях и на радиостанции «Свобода», где подрабатывал внештатным «скриптрайтером» (создателем маленьких очерков). И компания там подобралась что надо: Петр Вайль, Виктор Некрасов и Александр Генис. Писем радиослушателей Довлатов получал больше всех. Но при этом жаловался, что все письма кончаются одинаково – просьбой прислать джинсы.

Колонки, которые Довлатов печатал в «Новом американце», читались с жгучим интересом. Иногда он пылал гневом: «Мир полон зла. И это зло – внутри нас. А значит, человек должен победить себя. Преодолеть в себе – раба и циника, невежду и труса, карьериста и ханжу! Навсегда убить в себе – корыстолюбие, чванство и продажность! Уничтожить в себе ядовитые ростки коммунистического лишайника: нетерпимость к чужому мнению. Фанатизм и жестокость. Беззаветную преданность к собственным интересам. Баранье равнодушие. Жалкий страх перед ересью и новизной…»

И концовка: «Свершится ли все это? И на чьем веку? Я хотел бы посетить этот мир через тысячу лет».

Часто Довлатов спускался с высот и говорил на темы обыденные, приземленные. К примеру, рассказывал, какой он футбольный болельщик: «Я всегда болел неправильно. С детства мне очень нравилась команда «Зенит». Не потому, что это была ленинградская команда. А потому, что в ней играл футболист Левин-Коган. Мне нравилось, что еврей хорошо играет в футбол».

И в той же колонке (июль 1981) Довлатов резко встал на сторону шахматиста Виктора Корчного против Анатолия Карпова: «Я бы ударил Карпова по голове за то, что он молод. За то, что он прекрасный шахматист. За то, что у него все хорошо. За то, что его окружают десятки советников и гувернеров. Вот почему я болею за Корчного. Не потому, что живет на Западе. Не потому, что он играет лучше. И, разумеется, не потому, что он – еврей. Я болею за Корчного потому, что он в разлуке с женой и сыном. Потому что ему за сорок (или даже, кажется, за пятьдесят). И еще потому, что он не решился стукнуть Карпова шахматной доской. Полагаю, он этого желал не менее, чем я. А я желаю этого – безмерно».

И признание Довлатова: «Конечно, я плохой болельщик». Возможно, но журналистом он был блистательным.

В Нью-Йорке у Довлатова был успех и была тоска.

«Мои взаимоотношения с Америкой делятся на три этапа, – признавался Довлатов. – Сначала все было прекрасно. Свобода, изобилие, доброжелательность. Продуктов сколько хочешь. Газет и журналов более чем достаточно. Затем все было ужасно. Куриные пупки надоели. Джинсы надоели. Издательства публикуют всякую чушь. И денег авторам не платят. Да еще – преступность. Да еще – инфляция. Да еще эти нескончаемые биллы, инвойсы, счета, платежи…

А потом все стало нормально. Жизнь полна огорчений и радостей. Есть в ней смешное и грустное, хорошее и плохое. И продавцы (что совершенно естественно) бывают разные. И преступники есть, как везде. И на одного, допустим, Бродского приходится сорок графоманов. Что совершенно естественно… И главные катаклизмы, естественно, происходят внутри, а не снаружи. И дуракам по-прежнему везет. И счастья по-прежнему не купишь за деньги».

В одном из интервью Сергей Довлатов еще раз определил свое отношение к Америке: «Нью-Йорк – это филиал земного шара, где нет доминирующей национальной группы и нет ощущения такой группы. Мне так надоело быть непонятно кем – я брюнет, всю жизнь носил бороду и усы, так что не русский, но и не еврей, и не армянин… И в Америке в этом смысле я чувствую себя хорошо».

Подверстаем свидетельство и Петра Вайля о Довлатове: «Он разумом понимал, что надо страдать, чтобы получалось творчество, но наслаждался каждой минутой жизни – хорошей и плохой. С его появлением день получал катализатор: язвительность, злословие, остроумие, едкость, веселье, хулу, похвалу…»

Дочь Катя: «Америку отец любил до того, как в ней оказался. И любил ее, живя там, со всеми ее недостатками…»

И самое время теперь сказать, что у Довлатова были три жены и трое детей. Первая жена – Ася Пекуровская. Они познакомились в Ленинградском университете. Вместе были недолго. В 1973 году Пекуровская эмигрировала в Америку и там выпустила книгу «Когда случилось петь С. Д. и мне». В конце их брака весной 1972 года Довлатов познакомился с другой женщиной – Тамарой Зибуновой. Новый роман, новая любовь, в результате которой родилась дочь Саша. Отношения внутри новой семьи складывались тяжело, все осложнялось невостребованностью Довлатова и его пристрастием к алкоголю. Зибунова долго терпела все довлатовские «закидоны»: «Он меня просто гипнотизировал. Он был очень обаятельным человеком, и, когда он был рядом, я просто не могла сопротивляться». После каждого запоя приходил домой с подарками, чтобы загладить свою вину. «После очередного эксцесса, – вспоминает Зибунова, – открываю дверь: там стоит торшер… сердиться на него было невозможно».