Юрий Безелянский - Опасная профессия - писатель

Сергей Донатович Довлатов родился 3 сентября 41-го, в первый военный год в Уфе. Потом семья перебралась в Ленинград. Родители – типичные интеллигенты: отец Донат Исаакович Мечик – режиссер, писатель, преподаватель, был знаком с Ахматовой и Зощенко, Пастернаком и Светловым, и многими другими замечательными людьми. Мать Нора Сергеевна Довлатова, актриса.

Сын Сергей – дитя смешения кровей: армянской и еврейской, что и выражал его обычный еврейско-армянский взгляд, как известно, этим народам есть о чем грустить и о чем печалиться. Повзрослев, Сергей сменил неудобную фамилию Мечик (Мечик-Мячик) на более благозвучную Довлатов и с каждым годом все более становился похожим на восточного человека. Одной женщине по телефону на вопрос, как она его узнает, Довлатов ответил: «Большой, черный, вы сразу испугаетесь. Похож на торговца урюком». Ответ исполнен юмором, который у Довлатова искрился с юных лет. Он любил юмор, остроты, розыгрыши и разные фантазии. «В Сережином детстве, – вспоминал отец, – многие восторгались его внешностью, сложением, ростом, выразительными движениями. Отмечали красивый голос, четкую речь. Иногда замечали, что он чувствует смешное, а порой может и сам рассмешить окружающих…» То есть можно сказать, что Довлатову юмор был присущ чуть ли не с пеленок.

Юмор юмором, а внутри у мальчика, а потом юноши шла невидимая скрытая работа. Он постигал мир. А в итоге Довлатов – типичный случай двойственности: внутри он – печальный, размышляющий, рефлектирующий, а внешне – веселый, легкий, искрящийся.

И еще одна важная черта. С детства Довлатовым был усвоен код благородного человеческого поведения. И когда этот код нарушался, а порой и самим Довлатовым, он сильно страдал. Он был на редкость порядочным человеком и, как все порядочные люди, мучился от своего несовершенства, от своих ошибок и заблуждений.

И важно мнение Иосифа Бродского: «Сережа принадлежал к поколению, которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо».

Жизнь Довлатова делится в основном на три периода и три города: Ленинград, Таллинн и Нью-Йорк, в промежутке – Пушкинские горы.

Ленинград – это юность. Беззаботное и мятежное время любви и поэзии. Друг Довлатова Дмитрий Дмитриев (ставший геофизиком) вспоминал: «Учились мы так себе, но двоечниками не были…» Ну, а в студенческие годы – «интересы у нас с Сергеем текли в одном направлении: у кого какие девочки на курсе учатся и когда будут танцы…» Ну, и, конечно: «Дешевое винишко, пили, курили, слушали музыку, ухаживали за девушками, старались быть умными, Сережа особенно…» Довлатов был одержим быть первым – таким вот обладал характером. Но если с девушками почти всегда выходило, то в поэзии первенствовать было сложно. Хотя Довлатов и выделялся тем, что мог лучше и быстрее всех сочинить экспромт за столом. При этом он отлично рисовал и часто сопровождал свои рисунки стихотворными подписями типа: «А вот это будет лев,/ он заснул, кого-то съев». Или: «Например, вот этот слон, / Он чудовищно силен, / На макушке у слона / Пририсована луна. / Ведь известно, что слоны / Ростом чуть не до луны».

Писал стихи Довлатов и в армии, оказавшись в самом неприглядном месте – в ВОХРе, в военизированной охране, да еще «на зоне», в ссыльном краю в Коми, в совсем неподходящем месте для поэзии:

Вполне зрело и жестко, но тем не менее Довлатов не стал профессиональным поэтом. Так, стишки по случаю. Он хотел стать писателем. Его писательство выражалось даже в монологах обольщения, когда он вернулся из армии в Питер и продолжал любовную игру: «Девушка, вглядитесь в мои голубые глаза. Вы в них найдете вязкость петербургских болот и жемчужную ткань атлантической волны в час ее полуденного досуга. Надеюсь, вы не взыщете, если не найдете в них обывательского добродушия? Девушка, вы заметили, как темнеют мои глаза в момент откровенных признаний?»