Александр ХАРЬКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР

– В Москве слепым не приходится плясать танец моржа, – ответил он Кейгину. – У нас девушка выходит замуж за того, кто лучше работает. Впрочем, я уверен, что если бы нашим девушкам понравился танец моржа, московские слепые наверняка бы научились его танцевать.

– И у них это получилось бы? – спросил Кейгин.

– Можешь не сомневаться.

Черный Медведь улыбнулся. Быть может, это была его первая улыбка после разговора с Вингеут. А Умка обрадованно сказал:

– Ты прав, московский товарищ. И я тебе скажу:

Кейгин научится танцевать танец моржа. Я сам займусь с ним. И еще: он будет бегать так же быстро, как любой юноша-чукча, и станет отличным каюром. Он смастерит себе нарты, легкие, как крыло чайки, я дам ему лучших оленей из моего стада. Мы приедем на большой праздник в Уэллен, Кейгин победит там всех в соревнованиях и получит первый приз. И тогда мы посмотрим, устоит ли перед ним гордая красавица Вингеут.

Кейгин рассмеялся".

(13) Теперь мыс Шмидта.

(14) Клитку-клитку – букв. "двадцать на двадцать". Тау-зенд (от англ. thousand) – означает здесь любое очень большое число.

(15) Полог – жилое помещение в яранге.

Рассказывая о поездке Ерошенко на Чукотку, так и хочется представить его каюром, мчащимся сквозь сумасшедшую пургу, бесстрашным путешественником, который и на севере чувствует себя так же хорошо, как некогда на юге – в Японии, Индии и Китае. И основания для этого как будто бы есть: ведь ездил же он зимой в тундру на собаках, а оставшись там летом – охотился, стрелял уток по слуху, влет. Сестра Ерошенко Мария вспоминает, что в 1934 году Василий собрался на собаках на льдину, где погиб "Челюскин" – на этом корабле плавал его брат.

Впрочем, легенд о жизни Ерошенко на севере сложилось немало. Некоторые из них, как, например, о поездке на льдину, похожи на явный вымысел. Во всяком случае, Ерошенко на севере задержался недолго – он не мог сидеть без дела. Слепых в этих краях оказалось меньше, чем предполагалось (об этом писал и он сам), что же касается зрячих детей, то ими занимались русские учителя, приехавшие туда вместе с Тихоном Семушкиным (16).

Неуютно было писателю на холодной Чукотке. Ерошенко, вспоминая свое пребывание на культбазе, писал: "Там я провел несколько очень тоскливых месяцев моей богатой приключениями жизни". И это не оговорка, ибо "Шахматная задача", из которой взята эта строка, была написана в 1938 году, а напечатана в 1947 – девять лет спустя автор мог бы исправить свои записи, если бы стал думать о своей поездке иначе.

Пробыл Ерошенко на Крайнем Севере около года (17). Срок немалый: слепой писатель сам приравнивал год путешествий к десяти годам спокойной, оседлой жизни. За это время он многое успел сделать – разыскивал слепых, старался им помочь, приободрить, кое-кого переправил лечиться на Большую землю; собрал народные сказания, написал цикл рассказов "Из жизни чукчей".

Он как-то сказал о себе: "Когда умру, пусть на могиле напишут всего три слова – жил, путешествовал, писал". Писал, путешествовал – значит жил.

Однажды, придя домой, Ерошенко застал у себя Таурулкотла. Веселый некогда мальчик сидел подавленный, грустный. Ерошенко пожал ему руку.

– А Таурулкотл к тебе не просто так, – сказал Александр. – Он подарок привез: нарты от Кейгина, а от себя – собачью упряжку.

– Собаки Нерултенга. Это – подарок брата, – сказал Таурулкотл.

Всем стало грустно. В этом подарке для Ерошенко было нечто символическое: хотя ему и не удалось спасти слепого юношу, но в его помощи и поддержке нуждались другие. И не только потому, что он владел приемами восточной медицины, но был у него еще и талант человеческий: только он мог, например, уговорить чукчей отпустить слепых в далекий Владивосток.

Теперь каждое утро Василий и Таурулкотл уезжали на собаках в тундру. Чукча учил его запрягать и выпрягать собак, собирать их в упряжку. Это была особая наука. Ведь разные и по выносливости, и по характеру, и по силе собаки любят либо повелевать, либо подчиняться, – и далеко не все равно, кого и с кем ставить рядом.

Ерошенко научился различать собак по голосам, реже определял их на ощупь, по шерсти, так как не каждому животному это нравилось. По рыку, лаю, взвизгиванию он догадывался о настроениях и намерениях собак не хуже зрячих каюров. Но настоящая дружба установилась у него с вожаком стаи, могучим колымским псом, которому он дал имя Амико (Друг). Его он первым кормил юколой, в мороз очищал лапы от намерзшего на них льда. И грозный колымский пес благодарно лизал ему руки. Это было, как говорится, против всех правил, но, видимо, животное понимало, что его упряжкой правит какой-то необычный каюр.