Алексей Шеметов - Искупление - Повесть о Петре Кропоткине

— Заблуждаетесь. Борьба человека с человеком — вынужденное явление, порожденное социальным неравенством. Истинная суть человеческой жизни — взаимная помощь и труд на благо всех.

— Да, не напрасно один французский писатель назвал ваш анархизм «лирическим», в противоположность бакунинскому — «фанатическому». Фанатизм — великая сила. Вы поселились в Европе, Петр Алексеевич, после смерти Бакунина и увели анархизм в сторону от вооруженной борьбы. Вы отрицали политический террор, когда народовольцы, ваши сверстники и друзья, воевали с царизмом динамитом, револьверами и кинжалами. Вот были герои!

Беркут расшагивал по гостиной, скрестив на груди руки. Софья Григорьевна тревожно смотрела на мужа, недоумевая, почему он спокойно сидит и слушает этого дерзкого критика, отчитывающего человека, вдвое его старше, известного всему миру.

— Я уверен, что Желябов шел на смерть с наслаждением, — продолжал Беркут. — Знаете, я сидел три года в одесской тюрьме. И торжествовал! Часто вспоминал слова Монтеня о состоянии человека, презирающего смерть. «Вот где подлинная и ничем не стесненная свобода, дающая нам возможность презирать насилие и произвол и смеяться над тюрьмами и оковами». Да, я за вечную борьбу.

— Но Монтень вовсе не ратовал за борьбу. Кстати, там же, откуда взяли вы эти слова, он пишет, что желает, чтоб смерть застала его за посадкой капусты. Нет, господин Беркут, вечен труд человеческий, а борьба людей друг с другом сразу же прекратится, как только общество, построенное на принципах равенства и справедливости, достигнет совершенства.

— Такое совершенство привело бы к смерти всего общества. Раз нечего достигать, не за что бороться, зачем жить? И ваша идеальная всемирная взаимная помощь тоже привела бы человечество к расслабленности, к разнеженности и гибели.

— Гибнут как раз те общества, в которых нарушается природный закон взаимной помощи. Племена, убивавшие беспомощных стариков, не выжили, потому что вместе со стариками они убивали не только опыт и мудрость, но и самое нравственность, то есть то, что только и скрепляет общество, без чего оно начинает разваливаться, распадаться и в конце концов гибнет.

— Далась вам эта нравственность! Единственная ценность жизни — свобода. Моя личная свобода. И только такая, если она обращается в силу, в мою силу. Я для самого себя — все. И я делаю все лишь для себя.

— Но это же самый жалкий эгоизм! — вдруг вспыхнул Петр Алексеевич и встал. — Человек, делая для других, делает и для себя. Только этим он обогащает свою жизнь. Ваш эгоизм — это душевная нищета. И у меня нет желания продолжать наш разговор.

Софья Григорьевна опять тревожно смотрела на мужа, теперь уже опасаясь, что он выбежит, оставив сконфуженным и оскорбленным гостя, нагловатого, но все-таки гостя, преодолевшего тысячу верст адской дороги, чтобы повидаться с теоретиком анархизма, хотя и для него, индивидуалиста, неприемлемого.

— Я прошу к столу, — сказала Софья Григорьевна. — Пойдемте, Марья Филипповна уже подает обед.

За обедом (которому только гость и придал вид обеда, выложив из баульчика копченую азовскую осетрину и яблоки) Беркут к теоретическому разговору не возвращался, а рассказывал о гуляйпольской жизни, не скрывая моральной разнузданности махновцев. Добродушно посмеивался над Нестором Ивановичем, который считает себя великим пролетарским полководцем, претворяющим идею анархизма в жизнь. Петр Алексеевич молчал, хмурился, но гость как бы не замечал нерасположения хозяина и все рассказывал, рассказывал о жизни гуляйпольской вольницы.

Наконец он уехал, этот Беркут. Улетел.

— Черт знает, что у них за клички! — сказал Петр Алексеевич. — Бонапарт, Барон, Мрачный. И разве это анархизм? В голове у этого Беркута какая-то смесь из нахватанного у Ницше и Штирнера. Зачем он ко мне ехал? Должен был знать, что штирнеровский индивидуалистический анархизм не имеет ничего общего с анархическим коммунизмом. Как исказили наши идеи!

— Но не все же анархисты такие, как эти махновцы, — сказала Софья Григорьевна.

— Нет, Соня, идея анархизма погублена. — Петр Алексеевич ушел в кабинет и лег на диван, расстроенный, утомленный ужасной болтовней Беркута. Он почувствовал себя страшно одиноким среди русских «единомышленников».

Русские анархисты стали объединяться в группы накануне первой революции. Они признавали Кропоткина выдающимся теоретиком анархизма, но в делах своих с ним не считались. Первая группа возникла в Женеве, начав издавать журнал «Хлеб и воля». Название журнала, как и самой группы, было подсказано, вероятно, книгой Кропоткина «Хлеб и воля». Он обрадовался изданию и решил всеми силами его поддерживать, полагая, что журнал, близкий ему по направлению, будет трибуной анархии в дни революции. Находясь в Лондоне, он поспешил связаться с женевскими издателями, чтобы помочь им. Но вскоре увидел, что они проповедуют террор как главный способ борьбы. Потом стали доходить вести о делах анархистов в России — о захватах имуществ, убийствах городовых и прочих «героических подвигах». Петр Алексеевич пытался воздействовать на «хлебовольцев», а через них — на русское анархическое движение, но молодое поколение анархистов не слушало его. И вот еще тогда, в Англии, в пригородном Бромли, он почувствовал себя одиноким, не понятым его «единоверцами». Не нашел он их понимания и в России. В Петрограде анархисты захватывали помещичьи дачи и селились коммунами, похожими на шайки разбойников. Такие же коммуны бесчинствовали и в Москве. Петр Алексеевич, общаясь с немногими идейными анархистами, сохранившими верность нравственным принципам, избегал встреч с молодчиками из разгульных вольниц, но иногда все-таки сталкивался с ними, и они отравляли его душу. В Дмитрове таковые не появлялись и не досаждали ему. Но сегодня этот Беркут омрачил его своим разговором и рассказами о махновщине. Как можно так превратно понимать свободу! Плохо мы пропагандировали, не подготовили своих сторонников, не донесли своих идеалов до народа. Зато большевики хорошо подготовились, увлекли массы и стеной идут к цели, расчищают дорогу для будущего социального строя. И тут открывается великая работа для нас, истинных анархистов. Мирная строительная работа. А все портят эти беркуты, бароны, бонапарты…