Алексей Шеметов - Искупление - Повесть о Петре Кропоткине

— Но где издать, в каком издательстве?

— Нет-нет, конечно, не в Госиздате, — улыбнулся Владимир Ильич, глянув на Бонч-Бруевича. — Найдем кооперативное издательство.

— Что ж, если вы считаете книгу интересной и нужной, если найдется кооперативное издательство…

— Найдется, найдется. — Владимир Ильич вынул из кармана жилета часы. — Простите, Петр Алексеевич, я должен пойти подготовиться к заседанию Совнаркома, Желаю вам плодотворной работы. Приезжайте, не забывайте нас. Ездить вам по теперешней дороге, конечно, нелегко, но сообщайте вот Владимиру Дмитриевичу — поможем. И пишите нам, помогайте исправлять ошибки.

Бонч-Бруевич проводил Петра Алексеевича до автомобиля, ожидавшего у подъезда.

Домой Кропоткин вернулся, однако, с прежней верой в кооперацию, коей должно заменить государство.

Он не пропускал ни одного заседания союза кооператоров, частенько заходил в исполком. Наблюдая за жизнью уезда и, если замечал проявление бюрократии, ошибки местной власти или их неспособность к самостоятельной деятельности, писал об этом в Совнарком, а чаще — лично Ленину. Писал запальчиво, резко критикуя и центральную власть, призывая к «строительству снизу», к «личному почину» народных масс. Настаивал на скорейшем переходе от государственного управления к кооперации. Ленин читал все его письма, отвечал на них или поручал отвечать другим, незамедлительно принимал меры по устранению неполадиц в работе властей. Но стратегические социальные предложения дмитровского теоретика вызывали у пролетарского вождя неприятие и досаду. «Как отстал наш ветеран! — говорил он Бонч-Бруевичу. — Живет в стране, где все поднято на борьбу, где все кипит революцией, а ничего другого придумать не может, как говорить о кооперативном движении. Вот бедность идей анархистов!.. А как писал, какие прекрасные книги, как свежо и молодо чувствовал и думал, и все в прошлом и ничего теперь… Правда, он очень стар, и о нем нужно заботиться, помогать ему всем, чем только можно. И помогать деликатнейшим образом. Мы возглавляем новую власть, а он не признает никакой…»

Республику по-прежнему, даже еще яростнее, напрягая последние силы, осаждали белые армии и войска интервентов. К Петрограду рвался Юденич, с юга напирал Деникин, возглавлявший поход на Москву. По советским тылам, прорвав фронт, носился конный корпус Мамонтова, разрушавший железнодорожные узлы и врывавшийся в безоружные селения. В Сибири властвовал Колчак, владелец всего золотого запаса России. Но главная угроза революции, считал Кропоткин, отпала — Германская империя, так люто им ненавидимая, больше не существовала. Скоро должна была рухнуть и колчаковская власть, ибо леса Сибири полнились партизанскими отрядами, а красные войска Восточного фронта отнимали у верховного правителя один за другим города, приближаясь к его столице — Омску. К тому же от него откололся Чехословацкий корпус, отказавшийся воевать с Красной армией и требовавший эвакуации.

В победе революции Петр Алексеевич не сомневался и гневно спорил с теми, кто не хотел большевистской победы, а у него иногда появлялись и такие визитеры.

Как-то осенним морозным днем, когда дом опять остыл из-за недостатка дров, заявился нагловатый человек с ало пылающим лицом, с запорожскими усами, очень странно одетый — в белой кавказской папахе, в красном башлыке и солдатской шинели. Раздевшись и пройдя в гостиную, он протянул Петру Алексеевичу руку:

— Беркут. Я приехал с Гуляй-Поля, от Махно.

— Немцы ушли, с кем теперь он воюет?

— С деникинцами, с петлюровцами, с красными.

— Какая неразбериха!

— Никакой неразберихи. Он воюет со всеми государственниками. Неужели вы за большевиков?

— Я за их нынешнее дело. Только они могут довести революцию до конца.

— Какая же это революция? Свалили одну власть, но вместо нее воцаряется другая.

— Но свергнута не только монархическая власть, повержены имущие классы, земля и фабрики передаются народу, а при таких обстоятельствах легче перейти к социализму, к полной свободе.

— Нет, уважаемый, начинается третья революция. За ней, может быть, грядет четвертая. Вечная борьба.

— Борьба ради борьбы?

— Да, только в борьбе человек обретает свободу. Преодолеть все, подняться выше своих человеческих сил, испытывать свою сверхчеловеческую мощь — вот в чем свобода и наслаждение свободой.

— Ну, это уж ницшеанство.

— Ницше — величайший гений. Он открыл источник беспредельных сил человека. Эти силы — в наших страстях. Страсти рождают борьбу, а борьба и есть подлинный смысл человеческой жизни.