Александр Овчаров: Нити Судьбы

Концлагерь был в Польше, в Ченстохово (откуда теперешний папа Римский). Вскоре я там осел в «блоке доходяг». Много было в лагере всякого… знали, что я офицер. Из блока доходяг на работу не гоняли, бесполезно – сил ни у кого уже не было. Выводили утром из барака и усаживали всех на землю у забора до вечера. Почти не кормили, почти не поили, но и не расстреливали. Ждали, пока сами отойдём… А вечером, тех, кто ещё жив, снова в барак загоняли до завтрашнего дня.

В один из вечеров в наш лагерь приехали казаки из Югославии. Так как они были на службе у немцев, то имели немецкую форму. Разместившись, пошли по лагерю земляков среди заключённых искать. Так, несколько из них подошли и к бараку где я был, спрашивают станичников. Хотел послать их по матери, но неожиданно для себя самого выкрикнул название своей станицы, на что один из них сказал: «Та як же, а Северин оттуда». И ушли. Уже вечерело, нужно в бараке место на ночь занять, а я думаю – какой Северин? Кто!?

Тут, Петя, даже не знаю, как тебе описать… Наверное обморок был или что другое, но до сих пор это помню, врезалось в память. Оказался в поле я, у дороги. На меня колонна всадников движется. Когда приблизились, вижу – казаки. Лошади шагом идут по три-четыре в ряд. Колонна длинная, конца и края ей нет… без оружия, растрёпанные, пыльные… лица у многих усталые, равнодушные, но некоторые улыбаются, взглядом провожая – оборачиваются… смотрят на меня с интересом, кивают головой, давай мол с нами, не отставай. Но стою как вкопанный, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, так ошеломило меня это шествие. А ему и края нет. Голова колонны уже не видна и конца всё нет, до горизонта тянется. И молчат все, вернее – я ничего не слышу, ни храпа лошадиного, ни стука копыт, ни голосов всадников. Уши заложило как от контузии, сплошная вата в голове. Один из них остановился, спрыгнул с лошади, ко мне подошёл. За плечи взял меня, что-то говорит, но я только его губы вижу, а речи – нет. Встряхнул меня, раз – другой… Очнулся в бараке сидя на лавке, толкают меня и слышу называют моё имя. (В лагере нас называли по номерам). С трудом добрался до загороди, где стоял мужчина – это был дядя Яков, брат моего отца (ты должен его помнить). Я назвался (не сразу узнал меня), дядя сказал, что завтра будет говорить с генералом, которому он отделывал кортик, (дядя был известным оружейником) что бы меня взять с собой. На что я заметил: «Я с немцами не пойду». А он мне ответил: «Я тебя и спрашивать не буду, вытащу тебя отсюда, а там как хочешь». И ушёл.

Оказывается – вернувшись, рассказал обо всём своему командиру, немецкому полковнику. Полковник ему ответил, что никого просить не надо. Раз он твой близкий иди и приведи его сюда, и он будет при тебе. Дядя взял с собой двух молодых парней, а полковник приказал начальнику лагеря выпустить меня. Ребята меня принесли в расположение, где находился дядя Яков. Устроил меня в своей комнате. Он, как специалист оружейник, имел отдельное помещение, где и работал и жил. Наутро дядя получил на меня полный паёк, но предупредил, что если я наброшусь с голода на еду, могу умереть. Дядя говорил, что у меня кишечник, как папиросная бумага, может получиться разрыв внутренностей. Ведь я когда вышел из лагеря весил 38 килограммов. Я понял, что теперь больше не буду голодать. Дядя готовил мне самую лёгкую еду и кормил несколько раз в день. Другие казаки тоже приносили для меня что получше. Но дядя строго следил, да и я имел достаточно силы воли и не набрасывался на еду. Их немецкая форма резала глаза, но потом привык, стало всё равно. Так длилось несколько месяцев, пока я не окреп. Их подразделение почему-то перебрасывали с места на место, так что я побывал в Варшаве и в её окрестностях, а потом их подразделение перебросили в Восточную Пруссию на границу с Литвой. Расположились они в казармах на берегу озера в городке Лётцен, в нескольких километрах от Литовского городка Таураге.

Однажды дядя пришёл с литовцем, представил меня ему и сказал: «Это очень хорошая литовская семья и они будут приезжать каждую субботу за тобой и будут тебе помогать скорее набраться сил». И действительно, эти чужие люди приняли меня очень любезно и заботливо. Когда приехали, хозяйка уже ожидала меня с большим стаканом парного молока с гусиным жиром, заставила меня выпить. А потом (наверное, дядя предупредил) меня кормили часто, понемногу и, почти всё на молоке и на гусином мясе. Там я увидел, как живут крестьяне за границей. Прошло ещё несколько месяцев до отъезда. Семья была католической веры, а по воскресеньям их навещала племянница – православная. Эта девушка со своим женихом (они все говорили по-русски) занимались со мной. Приносили русские книги и упражнялись со мной, восстанавливая мою речь. Мне было очень трудно говорить. Я читал вслух одну страницу, а потом пытался повторить, что прочёл, я ничего не помнил. И вот эта молодая пара чужих для меня людей, имели терпение просидеть со мной до тех пор, пока я не повторю что прочёл. Благодаря им я начал много читать и запоминать прочитанное.