Борис Шагаев - О театре и не только

Все эти лаборатории, стажировки, симпозиумы дают большой опыт в овладении профессией. Знакомство с театром, где проходишь стажировку. Познаешь лицо театра, стиль, направление и т.д. Второе – это знакомство с коллегами. Обмен мнений, собеседования и прочие формы общения дают невидимый, но ощутимый опыт. Приходит и другое познание.

Былое и думы. Былое без дум.

Вначале былое без дум. Студенчество – золотое время. Студенты театрального института особый контингент. На первом курсе все гениальные, на втором – талантливые, на третьем – способные, на четвертом – что-то умеют, что-то знают. На пятом оказывается, ничего не знают, не умеют. Это нормально. Студент взрослеет. Все равно жили весело, беззаботно, игриво. Играли повседневно. В институте, в общежитии, в транспорте, где подвернется случай. I курс – все на картошку. На II курсе обсмотревшись, подрабатывали.

Всякие курьезы были в калмыцкой студии. Клара Сельвина с Зоей Манцыновой работали на хлебозаводе. Всюду мука. Манцынова вымоет пол, приходит Сельвина, пол белый от муки, моет опять. Итак, каждый раз, пока Манцынова не заметила двойную работу. Пошли они в столовую, в кармане 30 коп. То ли взять два пирожка, то ли два чая и пирожок. Купили, поставили на стол. Пошли руки мыть. Уборщица столов подумала, что посетители поели, и убрала в мусор.

Один профессор всегда говорил: не будьте приложением к желудку. В хрущевское время на столах хлеб в столовых был бесплатный. «Я есть не хочу, дайте чай». «Могли бы не говорить», – улыбаясь, заявляла кассирша. Пили чай с хлебом и уносили еще с собой в общежитие. Выкручивались. Студент Калмыцкой студии Костя Сангинов спрашивает: «Как написать заявление на стипендию?». «Пиши, – говорю – дорогой, уважаемый, высокочтимый Станислав Сергеевич, дайте мне стипендию. Мать больная, много детей и т.д.». Сангинов написал и направился к проректору по учебной части. Тот только начал читать: «Дорогой… – и сразу вскипел: «Какой я вам дорогой?! Идите и напишите, как следует!». Не думал, что Костя шутку не поймет.

Однажды Николай Олялин, впоследствии знаменитый киноактер, организовал команду на разгрузку апельсинов на вокзале. Там сказали: «Ешьте, с собой брать нельзя». Заплатили по рублю. Пошли снова в воскресенье: «Так не пойдет, ребята. По рубчику мало», – сказал Олялин. И мы стали накладывать в рубашки, карманы. Проскочили. Не заметили. На Невском проспекте решили продать. «Боб-Азия, ты якобы из Средней Азии продаешь апельсины», – скомандовал Олялин. Студент кукольного факультета вдруг заявляет: «Откуда в Средней Азии апельсины? Да и весов нет». Олялин тут же нашелся: «Будем продавать поштучно. Апельсины из Марокко! Апельсины из Марокко!», – заорал на весь Невский громовым голосом Олялин. Вдруг нарисовался милиционер: «Чей товар? Где накладные? Вы из какого ларька?». Кукольники и другие тихонько слиняли. «Таак, пройдемте в опорный пункт», – отрубил милиционер. «Что с апельсинами таскаться?», – нерешительно спросил Олялин. Я вообще перетрухнул. Приехал учиться и сразу в милицию, а там сообщат в институт и «финита ля комедия».

«Откуда апельсины сперли?», – допытывался милиционер. «Мы из театрального института, разгружали на вокзале, оплатили апельсинами», – оправдывался Олялин. «А этот азиат откуда? Он что все молчит?», – опять допытывался милиционер. «А он тоже студент, плохо говорит по-русски», – нашелся Олялин. «Ты что, артист, совсем не говоришь на русском?», – усмехаясь, спросил милиционер. «Нет, почему. Я хорошо говорю по-русски», – сказал я на чистейшем русском языке. Милиционер расхохотался. «Ну, артисты! Темнилы вы, а не артисты! Авоська есть?». «Нет, зачем?» – спросил Олялин. «А затем! Я дежурю до утра», – и милиционер натолкал апельсины куда только можно, и в фуражку. «А вы – с глаз долой! Артисты!», – и удалился.

По наколке Олялина

Один раз Олялин выручил меня, когда стал председателем студсовета. Я ушел из института, чтобы поступать на режиссерский факультет. В общежитие не пускали. «Боб-Азия, во дворе водосточная труба, с металлическими держателями. По ней ты будешь забираться на второй этаж, а жить будешь у Игоря Класса и Витьки Костецкого», – сказал Олялин. Полгода, по наколке Олялина, я взбирался по трубе. Многие не знали, а кто знал, молчал. Солидарность. Олялина все уважали, и к калмыцкой студии у него было особое отношение. Он был истинный интернационалист.

Через много лет идем мы с киноактером Игорем Классом по «Мосфильму». Коридоры длинные, мрачные. Класс говорит: «Вон вышагивает Олялин. Посмотрим, заболел ли он звездной болезнью?» Подходим. Олялин с Классом обнялись. Я стою сбоку у темной стены. Класс говорит Олялину: «Познакомься с моим телохранителем». Олялин обернулся и пауза. Потом рявкнул: «Боб-Азия! Ты что ли? Стена черная, ты черный. Не заметил тебя». Пошли в мосфильмовское кафе». Посетители здороваются с Олялиным, Классом, а я как прилипала к звезде возле них. Они сели. Я пошел руки мыть, а когда вернулся уже была компания и говорили о киношных делах. И вдруг одна дама спрашивает у меня: «Вы в каком фильме снимаетесь? Коля сказал, а я забыла». Олялин не задумываясь брякнул ей: «На заре ты его не буди!» Я понял, что Коля уже успел лапшу им навесить про меня. А Класс поддержал его: «Бобка-оглы-оюн-оол великий человек на родине!» Дама сразу полюбопытствовала: «А откуда вы родом?». Олялин не задумываясь: «Из Жмеринки!» Дама озадачилась. Вроде евреи там живут, а этот азиат, подумала. Наверное, она не киношная дама. Кто подумает, что Олялин был выдумщик, балагур, весельчак и любитель розыгрышей? А в фильмах он везде серьезный, основательный, крепкий мужик. Я не был другом Коли. Так иногда пересекались наши житейские судьбы. Олялин и Класс звали меня любя Боб-Азия, как Зиновия Гердта друзья звали Зяма, а Смоктуновского просто Кеша. Это так, к слову.