Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

в росте. Чем выше, тем круче.

Несколько раз ты просил меня отрастить волосы.

Я не могла. Я пыталась, но, дорастив до ушей или до

середины шеи, стригла их снова — и вздыхала с облег-

чением. А когда вы с Женей Ивановым снимали

“Никотин”, то стриженной под мальчика Наташе

Фиссон, играющей роль русской Джин Сиберг, надели

длинный светлый парик, очень ее опростивший.

Ты словно отыгрывался за мои короткие волосы.

Пытался что-то вернуть.

Сережа обожает мою короткую стрижку — он

в такую меня влюбился.

— Я так люблю твои мальчишеские виски, —

говорит он. — Длинные волосы у всех. А ты такая —

одна.

Но для тебя я, остригшая волосы, больше никогда

не была прежней.

54.

4

189

сентября 2013

Всё, к чему ты прикасался, обретало дыхание, энергию, смысл. Помню, как вы с Клаусом ставили “Бидермана

и поджигателей” Макса Фриша в студенческом театре.

Я приходила на репетиции. Пьесу играли на немецком

языке, Клаус неуверенно и довольно беспомощно раз-

водил мизансцены. Ты сидел в зале, наблюдая из перво-

го ряда. Тебе совершенно не надо было там

присутствовать, но разве ты мог оставаться в стороне!

В какой-то момент ты не выдерживал, выпрыгивал

на сцену, что-то говорил одному студенту, усаживал на

стул другого, ставил спиной третьего — и на сцене всё

мгновенно оживало. Студенты прекрасно понимали, чьи в лесу шишки, — слушали тебя, открыв рот. В эти

моменты я отчетливо видела, что в тебе погиб

театральный режиссер, который тонко и точно

чувствует актеров, пространство, текст, зрителя.

И вспоминала театр “На подоконнике”, к которому

когда-то так пренебрежительно отнеслась.

На премьере “Бидермана...” ты страшно волновался, как будто это было твое детище. Но кланяться выходил, конечно, Клаус. Мы много времени проводили с ним

и с Ингрид. Они приглашали нас на барбекю, возили

в университет Энн-Арбора, в джазовый клуб, в бар,

на балет, в арт-музей Толедо. Там я остановилась как

вкопанная около “Женщины с вороной” Пикассо —

никак не могла поверить, что такая грандиозная работа

висит в такой глуши. А ты говорил:

— Ох, Иванчик, здесь в каждом городском музее

таких шедевров — как грязи!

Там ты меня сфотографировал рядом с “Беатриче”

Россетти и говорил, что я похожа на прерафаэлитскую

190

музу Элизабет Сиддал. Эта фотография у меня есть —

ничуть не похожа!

Я прилежно работала в библиотеке, штудировала

литературу о танце модерн и об Айседоре Дункан.

Меня изумили принтеры: всё необходимое можно

было распечатать — так удобно!

Жилось нам в Америке легко. Ты вообще был

на удивление легким в быту. Сейчас меня раздражает

любая пылинка, недомытая чашка или брошенные

не в том месте бумаги. Тогда я на это не обращала

внимания. Я даже не помню, было ли у нас чисто, кто мыл полы, кто и как пылесосил. Наверное, ты

незаметно брал на себя домашние заботы. Было ли

в нашем американском домишке тихо, шумели ли

машины за окном, слышали ли мы соседей? Не помню.

Помню только, как мы сидели ночью в маленьком

садике и говорили, говорили. Павел Лунгин, мой

черногорский сосед, недавно сказал, что быт для его

родителей был средством добывания радости из жизни.

А мы быта просто не замечали.

Мой Сережа на быт реагирует болезненно.

Мечется, задыхаясь, как огромный зверь, по моей

парижской квартире, распахивает окна. Потом

вскакивает и закрывает их, потому что с улицы несется

гул туристов, бродящих вокруг Эйфелевой башни.

Распахивает снова — душно! Опять захлопывает —

сквозняк!

Телевизор висит слишком низко, книжные

полки — слишком высоко. Колонки слишком слабые, провода подключены через задницу. Мебель

минималистская и безликая. Дверь холодильника

открывается не в ту сторону, таблетки для посудо-

мойки выбраны неправильно, заварочный чайник

191

неудобный, чайные чашки маленькие. Ему необходим

свой угол, куда можно забиться, иначе он чувствует

себя неприкаянным.

— Обними меня, — повторяет он как заклина-

ние. — Мне так спокойно, когда ты меня обнимаешь.

Сережа наивно полагает, что проблемы — снару-

жи, а значит, их можно разрешить. Ничего подобно-

го — они у него внутри. И никуда от себя он не

убежит, сколько бы ни метался из комнаты в комнату, из города в город, из страны в страну, преследуемый

собственными демонами.