Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Впрочем, для тебя это пустые слова: когда мы жили

с тобой, булимии у меня не было, она всегда нападает

в отсутствие любви. Так вот, мой психоаналитик, с которой я много обсуждала тебя (прости, прости), сказала, что твоя жизнь в завязке не могла закончиться

иначе, как срывом. Тот, кто на самом деле бросил пить, может время от времени спокойно выпивать. А вот тот, кто запретил себе даже притрагиваться к рюмке, — тот

непременно сорвется, и вариантов тут нет.

Ты знал, что я боялась твоего пьянства, о котором

ходили легенды. Алкоголь менял твою личность, ты

становился жестоким, резким, почти агрессивным. Как

будто в тебя вселялся кто-то другой. Не случайно

в твоем мире было выделено специальное место для

Джекила и Хайда. Когда ты срывался, жизнь обора-

чивалась кошмаром. Однажды я сказала тебе, трезвому, что пьяный ты — это вовсе не ты, а какой-то оборотень, Волк, Чужой. Ты ответил:

— Мамочка всегда говорила мне то же самое.

73

И теми же словами.

Иногда я думаю, что приступы такой агрессии

могли быть вызваны не алкоголем, а тяжелыми нар-

котиками, о присутствии которых в твоей жизни

я не подозревала. Ни один фильм о наркотиках

после твоей смерти я не досмотрела, мне физически

становилось дурно. До сих пор не видела

Trainspotting , не дотянула до финала “Реквиема по

мечте”. Недавно решила наконец посмотреть “Мар-

цефаль”, снятый по твоему сценарию, попросила

Сергея Кальварского прислать мне фильм. Начала —

и опять не осилила. Сюрреалистическая комедия

с клиповой эстетикой девяностых и неоновыми цве-

тами показалась мне фильмом ужасов. Меня больно

задело, как профессионально и с медицинским зна-

нием дела ты описал приходы и ломки. Наверное, таким же экспертным взглядом ты когда-то оценивал

“Иглу”, с которой слезал Цой в фильме Нугманова.

Мы сидели в зале рядом, но я ничего не заметила, не почувствовала. Не потому, что была такой наив-

ной. Я не хотела знать.

Только несколько месяцев назад я заставила себя

прочесть что-то про марцефаль. Теперь хотя бы знаю, что марцефаль меняет человека, провоцирует грубость

и резкость.

В твоей статье про Тарантино возникает “подко-

лотый урка”, муза кино является в мир нюхнуть за ком-

панию с режиссером, который на кокаиновом приходе

путает курок с кнопкой ускоренной перемотки. И все

эти навороты образов — в коротеньком тексте. Автор

явно неплохо изучил предмет. Недавно собралась

с духом и спросила Брашинского: “Был ли героин, когда была я?” Он ответил: “С иглы полностью слезть

74

нельзя. Но он тебя не обманывал. Если он и срывался, то раз в год, не чаще. Может быть, раз в два года.

И только когда тебя не было в городе. Он очень тебя

берег. И себя — для тебя”.

Угрозу я видела только в алкоголе. Первые годы

вместе казались мне почти безопасными. Ты не пил, не говорил об этом, и я совсем не чувствовала, что ты

скучаешь по своим пьяным эскападам. Однако

мифология русского пьянства тебя по-прежнему

волновала. Ты нашел для нее отличную формулу —

“сберегший традицию совести в сгустке похмельного

стыда” (это про Веничку, которого ты обожал). Я не

пускала на порог и люто ненавидела твоих друзей —

наркоманов и алкоголиков вроде закадычного приятеля

Вилли. Но он в конце концов победил: именно Вилли

был с тобой в момент твоей смерти. Ты, кстати, упомя-

нул его в “Марцефале”. Там герой Михаила Ефремова

рассказывает, откуда взялось питерское словечко

“бошетунмай”, и приписывает его твоему обожаемому

Вилли.

Став твоей женой, я тоже почти не пила. Да

и зачем? Жизнь с тобой была наполнена внутренней

энергией такой силы, что взбадривать себя мне было

ни к чему. Мне вообще ничего особенного было не

нужно. У меня почти ничего не было — но у меня

было всё. Ты любил повторять: “Жизнь — это то, что

проживается”. Я кивала, но не понимала, уверенная

в том, что просто жить такой полной жизнью и просто

любить такой пульсирующей любовью — недостаточно, нужно еще чего-то добиться, еще что-то ухватить.

Мой Сережа до встречи со мной почти не пил.

Удивительно, да? Дожил до тридцати трех лет — и ни

разу не был в хлам пьяным, не блевал над унитазом, 75

не творил глупостей, не мучился похмельным стыдом.

— Словом, парень не жил, — сказал бы ты.

Он не только не пьет, он и не курит. Не любит

даже кофе, а из допингов пробовал только голландские