Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

грибы (отдельно расскажу эту историю). Ну то есть

что-то он пил — пиво там, просекко, рюмку-другую

водки иногда, бокал вина на вечеринках. Но в целом

ему это не нужно и не интересно. В первую ночь

у меня дома мы выпили, наверное, бутылки три —

сначала шампанского, потом белого вина, потом, кажется, еще и розового. Сережа пил вино отчаянно, как будто вино было волшебным зельем, которое

позволит ему преодолеть страх и до меня дотронуться.

А я пила, чтобы исчезла пропасть между нами и чтобы

оказаться там, где можно всё. Можно всё. Можно всё.

Потом мы с ним всё время пили. Для того чтобы

оставаться вместе, нужно было ввести себя в состояние

транса. Он полюбил шампанское, быстро научился

отличать хорошее от плохого, а очень хорошее от просто

хорошего. Он вообще оказался отличным учеником, впитывал всё как губка и при этом имел о многом соб-

ственное мнение, изменить которое мне иногда хоте-

лось, но редко удавалось. К бордо я его так и не

приучила, он предпочитал более легкое и более тонкое

бургундское. С тобой мы никакого бордо не пили.

Вино вообще пили мало, да и какое вино тогда было?

“Медвежья кровь”? “Южная ночь”? “Алиготе”? “Мона-

стырская изба”? Что-то сладкое и крепленое. Родитель-

ская кислятина из дачной черноплодной рябины.

Приличное красное вино появилось в магазинах за год

до моего отъезда в Москву. Это было болгарское

каберне, недорогое и приятное. Именно его мы и пили

с Лешей в самом начале нашего романа, пока он уве-

ренно не перевел меня на французское.

Ты сейчас спросил бы про Сережу:

— А тебе есть о чем с ним пить?

Ну да, это же Веничкина фраза: “Мне с тобой

не о чем пить”.

Не будем снобами, ладно? Во-первых, я никогда

не видела его по-настоящему пьяным. Пьянела я, а он

оставался собой. Во-вторых, да, мне есть о чем с ним

пить. Я ведь писала тебе, что открываю новый мир —

чужой, непонятный, устроенный по другим законам.

Вот только не знаю, возможен ли этот роман без

хмельного головокружения?

Но я знаю одно — пока Сережин мир мне инте-

ресен, я его люблю.

22.

77

Ночь с 3 на 4 мая 2013

Вспоминала сегодня наше первое появление вместе

в профессиональной тусовке. Киноведческий семинар

в репинском доме творчества кинематографистов.

Я и раньше бывала в Репине на зимних каникулах, любила это место, встретила там когда-то много людей, с которыми продолжала общаться: Диму Месхиева, Киру Сурикову, Наташу Токареву. Но сейчас я ехала

туда не просто в качестве твоей девушки, но и как

аспирантка, молодой критик. Тебе предстояло выступить

с анализом “Чапаева”, а мне — “Цирка”. Я обожала

“Цирк” Александрова, и мы вместе проделали совер-

шенно хулиганский его разбор. Позже по мотивам

своего репинского выступления я написала статью

в “Искусство кино”.

Моя речь вышла такой дерзкой, что кто-то из

пожилых киноведов подавал возмущенные реплики, особенно когда советскую пушку из “Полета в страто-

сферу” я сравнивала с членом. Ты сидел в зале, страшно

нервничал и ерзал, готовый в любой момент броситься

мне на помощь. Но уже тогда я умела справляться

с любой аудиторией — чтение лекций давалось легко

и доставляло мне удовольствие. Я удачно парировала

строгие выкрики. К тому же за меня опять вступился

Яков Борисович Иоскевич, сказав с места, что это

блестящее выступление и тонкий структуралистский

анализ фильма. Когда я закончила и спустилась к тебе

в зал, ты взял меня за руку и бросал на всех гордые

взгляды: “Как вам моя девчонка?”

Именно там я впервые увидела Любу Аркус.

Конечно, я о ней много слышала — и от тебя, и от

других. Люба только что сделала первый номер

78

“Сеанса”, который все жарко обсуждали. Поразительно: вокруг “Сеанса” собрались те, кто много значил и еще

будет значить в моей жизни — Ира и Леша Тархановы, Таня Москвина, Миша Трофименков, Лена и Андрей

Плаховы, позже — Паша Гершензон и Элла Липпа.

А ты, погруженный по уши в наш роман, оказался вне

этого круга. Сначала не пришел на первую редколлегию, потом не сдал в срок статью. Да и к журналу отнесся

скептически: дизайн казался тебе претенциозным, ком-

пания — разношерстной, Люба — слишком страстной.

Только много позже я поняла, что слишком страстным

главный редактор быть не может и что Любина страст-

ность создала, спасла и удержала журнал. (“К чему вся