А. Дроздов - В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле

Но вот интересно, как Л.Р. высказался по поводу дендрохронологии. Я по своей инициативе начала заниматься этим делом при датировании морен. Говорю Леониду Рувимовичу (на уровне написания кандидатской): «Ну, а что же мы с Вами дендрохронологией не занимаемся?» Он отвечает: «Я был на одном заседании этих дендрохронологов – это особая наука! Мы не сможем с тобой этим заниматься. Там всякая статистика и т. д.». Тогда он меня как-то остановил и довольно надолго. Но все же я его не послушалась, и начала этим заниматься. Но пока я не съездила в Штаты и не научилась делать это как следует, у меня, конечно, были некоторые затруднения. Не знаю, почему он тогда мне сразу сказал «этого нам не надо, этого мы не сможем…».

Л.Р. в последнее время остро чувствовал, что его недопоняли, недооценили. И часто выступал критически. Вот чем отличается от него А. Н. Кренке – это абсолютно позитивный человек! А.Н., когда выступает, всегда скажет, что ты сделал в своей диссертации. Он понимает это даже лучше, чем сам диссертант. И еще мне нравится заповедь, которой придерживается Кренке: «не надо говорить о том, что не сделано, скажите о том, что сделано, это задача оппонента». И это прекрасно, и я всегда про это пытаюсь помнить, когда пишу рецензии. Л.Р. тоже все это понимал, но его захлестывали эмоции. В последние годы это было даже тяжело. Под конец его жизни мы были уже практически хорошие друзья, поэтому я могла его останавливать.

Он свято относился к полевым работам. Я думаю, ему, так же как и мне, просто нравилась эта полевая жизнь.

Он был физически не очень приспособленный к полю человек – не координированный. В первый год, когда я там служила поварихой, было много уморительного. И вот я помню, сижу в палатке, а был какой-то день, когда мы не пошли на работу, и я все время варю, ну, потому что когда люди не ходят на работу, они постоянно есть хотят. И вот у меня стоит ведро компота под пологом в тени. Слышу, как идет Л.Р.: вот он ткнулся в одну палатку и об оттяжки «бдынь», о вторую «бдынь», и я чувствую, что он приближается, и об мою уже – «бдынь». И я ему кричу: «Леонид Рувимович, у меня тут компот стоит». Он отвечает: «Я вижу!» И вдруг слышу – ведро «бдынь»! Еще помню, у Л.Р. была очень чувствительная кожа, ему совершено нельзя было находиться на солнце, а тут Кавказ. Вот они (Л.Р. и А. В. Орлов) сидят и описывают обнажение, просидели целый день на солнце. И хотя у Л.Р. была шляпа, что-то еще, но были незакрытые туфли, и на следующий день у него выскочили вот такие пузыри!.. И мы вынуждены были везти его в больницу в Нальчик, и он там провел неделю, потому что у него кожа сгорела до ожогов. Поэтому физически он к полю был очень не готов. Но ему это страшно нравилось. Ему нравилась эта романтическая жизнь, такая коллективная, как ни странно.

Думаю, теперешнее время Л.Р. больше бы подошло. Он, конечно, все равно был бы чем-нибудь недоволен, но все-таки его ориентация на этот западный стиль помогла бы ему. Мне кажется, он очень быстро бы пошел дальше и дальше. Мы с ним опубликовали несколько статей на английском, и они же прошли «со свистом» просто диким, там ждали новых… Он, пожалуй, единственный из всех кого я знаю, у кого первый аспирант, который защитился, был из Прибалтики.

Но ему очень мешали, его не пускали за границу, и это тоже наложило очень серьезный отпечаток на его состояние.

Постепенно он становился все более и более пессимистичным, почти мизантропом. Но поскольку я могла пресекать его такие пессимистические ламентации, мы с ним могли и на оптимистичные темы говорить. Большинство людей, которые к нему с почтением относились или даже без всякого почтения, не достигали этой фазы, потому что сначала ему надо было выговорить все плохое, что у него есть, а потом уже можно было говорить обо всем интересном.

Л.Р. очень любил своих учеников. Поэтому он очень тяжело переживал, когда кто-то уходил. Он же всегда всех доводил до защиты, возился, правил работы. У него было много направлений и соответственно учеников на разных этапах своего развития: кого-то нужно постоянно контролировать, кого-то можно уже отпускать в свободное плавание. И это для него было очень важно.

Это были совсем особые отношения между учителем и учеником. Мне раньше казалось удивительным – что же он столько времени на нас тратит? И тоже вся эта логистика, это же требует усилий! Надо же и свою работу успевать делать! Однако ему очень охотно многие помогали: радиоуглеродные образцы он отправлял в Прибалтику, пыльцу ему делала Молясова из Питера и т. д. Так что и тогда, в некомпьютерную эру он производил столько качественного научного материала, что это просто потрясающе!