А. Дроздов - В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле

Большой хрусталь разбился на мелкие осколки. Но идеи и дух Валдайского стационара до сих пор живы.

Мудрый полевик в одной из первых моих экспедиционных поездок поучал меня, салагу: «Не приваривайся к месту. Заболеешь им – и все станет не в радость. Будешь каждую весну страдать, спешить на встречу любой ценой… Все забросишь».

Это предупреждение оказалось и для Миши Глазова, и для меня бесполезным. Валдай стал для нас местом, к которому возвращаешься вновь и вновь.

А начинался Валдай для нас, как ни странно, с заезда в Центрально-лесной заповедник. Был май 1974 г. Миша, Валера Симонов и я на Газ-51 приехали в заповедник к ночи, разбили лагерь прямо в леске среди поселка у пруда. Приготовили кашу, поели и уснули.

Утром я проснулся от тяжести в груди, что-то живое давило, шевелилось, я его скидывал, а оно опять лезло. Когда удалось высвободиться и скинуть агрессора, то оказалось, что это медвежонок, притом весь измазанный нашей кашей. Его собрат, тоже весь в каше лазал по дереву и фыркал на нас. Миша полураздетый стоял рядом и пытался фотографировать. Кстати снимки сохранились и его, и мои. Он даже где-то их показывал и печатал. Медвежата оказались не очень-то и дикими. Это были практически первые «детдомовцы» медвежьего интерната В. С. Пажитнова (см. его книгу воспоминаний «Моя жизнь в лесу и дома» (Тверь, 2008)).

В заповедник мы приехали свататься, предлагать свои услуги. Но получили вежливый «от ворот поворот». Впрочем, лес нам не очень понравился – мелколесье, да еще сырое. Миша сравнивал с Валдаем, который видел в 1973 году, когда ездил туда с М. Вайсфельдом… Мы провели несколько холодных майских дней в заповеднике. Поймав форель в р. Жукопе, проговорив ночь напролет с опальным диссидентом-журналистом, сбежавшим из Москвы в заповедник, мы сорвались внезапно и уже через 7 часов были на р. Валдайке, взяв предварительно ключ от сторожки лесника у сторожа пионерлагеря.

Когда я увидел вдоль боровичской дороги стену ельников и сосняков, когда по левую сторону в полусумраке белой ночи засеребрилось озеро, я понял – это навсегда. Что подумал Миша – не знаю. Но знаю, что только машина остановилась на поляне перед домом, его было не узнать – вокруг было свое.

В первый год в отряд помогать приехали два школьника из 57-й биологической школы. Были они не натуралистами-кружковцами, а вундеркиндами по части международных отношений, языков и математики. Работали неплохо, но и сачковали временами. Мишку это сильно раздражало. Но потом стали приезжать сотрудники лаборатории – Таня Соболева, Наташа Казанская. После летней практики приехали почвоведы с биолого-почвенного факультета, и кто-то с географического факультета МГУ. Наконец, приехал Коля Чернышев, который, собственно, и договаривался о студентах и школьниках.

И началась обычная валдайская стационарная жизнь: ранние подъемы, учеты и съемка показателей на микроклиматической площадке до завтрака, дежурства, готовка пищи, маршруты, разбивка площадок и пр. Дом лесника без электричества, с худой печкой, мышами, местами с сохранившимися обоями мы делили с почвоведами.

Это потом профессор Л. А. Гришина стала практиковать лагерь с несколькими сотрудниками на р. Валдайке сразу за газопроводом. И только на третий год нашего пребывания почвоведы стали снимать под стационар дом в Шуе. А в первое время мы жили вместе, и даже складывался некий творческий союз (мы, например, с Л. А. Гришиной были знакомы еще с Таймырской экспедиции 1970–1972 гг. и на Валдае вместе закладывали образцы чистой целлюлозы для изучения интенсивности деструкции органического вещества). Добрососедству помогал и приехавший со своими помощниками Г. В. Кузнецов из Института эволюционной морфологии и экологии животных.

Замечу, что Институт географии во главе с начальником отряда (в разные годы он назывался Лесным экосистемным, Таежным, Валдайским) повел себя по-хозяйски: в домике лесника, который был, по сути, заброшен, ежегодно грабился местными Робин Гудами-экспроприаторами, мы сделали ремонт, укрепили окна, навесили ставни и металлическую решетку на дверь. В сарае Михаил устроил себе кабинет и лежак, а на пригорке за баней мы разбили палаточный лагерь и полевую кухню. В итоге, если уж не полноправным, то основным хозяином сторожки лесника отряд под предводительством Миши Глазова стал точно.

Конечно, начало деятельности стационара было романтичным и необычайно продуктивным. Естественно, между мной, Мишей и Колей спонтанно распределились роли, области курируемых знаний и направлений работы. Миша, помимо общих организационных дел (все-таки, начальник отряда) сосредоточился на исследованиях почвенных, напочвенных и кроновых беспозвоночных: брал биоценометрические пробы, всех ставил на разборку почвенных монолитов, устраивал ловчие канавки, обкашивал энтомологическим сачком луговины и нижние яруса леса. Не забывал и про птиц, грызунов, копытных, хищных. Но это было второстепенным. Коля, наоборот, привлекал школьников и студентов для работ по позвоночным – мышевидным в лесах, живородящей ящерицы – на болоте. На мне была геоботаника, картографирование пробных площадок, учеты запасов и продукции фитомассы, включая отбор модельных деревьев (последнее было высотой 34 метра!) и исследования сукцессий на хронорядах. К 1978 г. у нас уже были геоботанические карты, описаны катены, профили на трех площадках в ельниках и на двух верховых болотах, схемы сукцессий, сведения о продуктивности основных типов экосистем района исследований.