Евгений Войскунский: Полвека любви

Утром отправились в Институт им. Сеппо. Доктор Мытус, рослый хмурый эстонец со взглядом исподлобья, посмотрел рентгеновские снимки, привезенные нами, и сказал: «Здесь ничего нельзя сделать». Потом велел Лиде лечь на тахту и проверил движения ног. «Левая еще немного подвижна», — сказал он и отправил Лиду в кабинет напротив — на рентген. Спустя полчаса посмотрел мокрый снимок, снова проверил подвижность левой ноги — и наконец последовало резюме:

— Ну, если вы очень хотите, то можно осенью сделать операцию. Надо, чтобы Минздрав СССР дал письмо в Минздрав Эстонии, тогда он запросит клинику, и при наличии мест… — Он кивнул, давая понять, что разговор окончен. И добавил на прощанье: — Три месяца на костылях.

Вокруг шпилей Нигулисте и Домской церкви кружили чайки. Мы поднялись в Вышгород по Люхике Ялг («короткой ноге»), а спустились по длинной — Пикк Ялг, и тут, в кафе того же названия, неторопливо пили кофе с вкуснейшими пирожными.

— У меня не идут из головы слова Мытуса «если вы очень хотите», — сказал я. — Что это значит? «Если вы дошли до крайности»?

— Я не считаю, что «до крайности», — сказала Лида. — Хоть и плохо, но все же я хожу.

— Не так уж плохо ты ходишь, малыш. Просто медленно.

— Я хожу плохо, и, конечно, было бы большое облегчение, если Мытус приведет в порядок левый сустав.

— Да, но все же рискованно. Стопроцентной гарантии при операциях не бывает.

— Не бывает. Но я бы решилась…

— Ты у меня храбрая.

— Просто он вызывает доверие. Видно, что Мытус хороший хирург.

— Как это — видно?

— Ну, такое впечатление.

— Ладно, еще есть время подумать. В Москве найдем хорошего артролога и посоветуемся. Титов говорил, что на Пярну-мантее прекрасный рыбный ресторан. Подают форель, запеченную в чем-то…

— В фольге.

— Да. Поедем туда?

— Поедем, папуля.

Из моего дневника:

9 мая 1986 г.

День Победы. Наш великий праздник. Главный праздник моего поколения. Спасибо Провидению, давшему возможность вкусить прелесть мирной жизни в течение десятилетий. Не жалуюсь, не ропщу. Почему же смутно на душе? Ну, конечно, конечно, — Чернобыль. С каждым днем все больше осознаешь ужас происшедшего. Игры с ядром атома — погибельны для человечества… Мир был просто обречен на страсти вокруг атомного ядра. Расщепление одних ядер и синтез других, как видно, запрограммированы объективным ходом цивилизации и научно-технического прогресса. Недаром у многих мыслителей прошлых времен прогресс вызывал недоверие, отвращение даже. Что же делать? А ничего. Из поезда на ходу не выпрыгнешь. Если б только знать, куда едет этот безумный поезд…

А еще потому беспокойно, что очень разбухает мой роман. Я вижу его конец, но до него дойти не просто. Слишком много материала жизни он вбирает. Требует вобрать. Он мною управляет, а не я им…

18 мая холодным утром, под дождем, мы — группа московских писателей — вылетели в Краснодар. Там в аэропорту нас ожидал «рафик», на котором мы поехали в Новороссийск. Теплом и цветущими акациями встретил нас этот город. Утром следующего дня я открыл семинар маринистов Юга в актовом зале Новороссийского морского училища. (Над зданием протянулся огромный кумач: «Малая Земля — священная земля». Поразительно все же, что славу знаменитого десанта присвоил себе Брежнев. Теперь эти страсти были позади, но имя командира десантников Цезаря Куникова так и осталось заслоненным.)

У меня в группе было трое семинаристов: пожилой капитан 1 ранга в отставке из Киева и два капитана-новороссийца: один — дальнего плавания, второй — каботажного. Все трое — не без способностей, но их проза требовала не только редакторской правки, но и серьезной доработки.

Об одном из них надо рассказать особо — это человек незаурядный.

Анатолий Григорьевич Волков в детстве пережил немецкую оккупацию в Новороссийске. После войны пошел плавать матросом, окончил среднюю мореходку, выслужился в капитаны портофлота. Крутил ветряные каботажные рейсы, сумел вывести свое запущенное прежде судно в передовые, был награжден «Знаком почета». Вероятно, Волков бывал крут с командой, да и с портовым начальством не всегда ладил. Однажды ночью в 77-м году в окно его квартиры влетел большой камень. Волков выскочил на улицу — никого не видно. Он стал звать: выходи, дескать, не боюсь тебя! И тут выступил из тени некто с надвинутым на глаза капюшоном, одну руку держал под плащом. Волков, самбист, двинулся на него. Тот выдернул руку с самопалом и выстрелил в лицо Волкову свинцовой дробью. Произошло страшное: Волков ослеп. Спасти глаза не удалось. Не сумела и милиция найти мерзавца с самопалом. Волков не сдался, хотя удары судьбы продолжали обрушиваться на него. Через год ушла жена с полуторагодовалым сыном. Он остался совершенно один. Не сдался! Выучился читать по системе Брайля и печатать на машинке, начал писать рассказы из своей жизни. Появилась у него собака-поводырь с красным крестиком на ошейнике. Стала помогать ему добрая пожилая женщина, его бывшая учительница языка и литературы, потерявшая одного из своих четырех сыновей: «Толя мне теперь как сын»…