Игорь Рейф - Мысль и судьба психолога Выготского

Так органически вплелась тема этой великосветской игры в научную концепцию Выготского, послужив одним из «кирпичиков», легших в основание его замечательно выстроенной аргументации.

Но это – зрелый Выготский. Автограф же принадлежит Выготскому юному, едва достигшему, а возможно, и не достигшему еще своего двадцатилетия. И как же много может сказать его биографу этот случайный след юношеского увлечения или забавы, далеко переросших впоследствии и то и другое, и давших бесценную пищу для зрелого ума ученого. Перекличка через целую жизнь…

Но пора, наверное, обратиться к адресату автографа, тем более что ему, или, точнее, ей, принадлежат зашифрованные в нем строки. Их автор – Надежда Фридман, до замужества Пресман, старшая сестра моей мамы, которая в юности, подобно многим своим сверстницам, увлекалась поэзией и сама писала стихи, собранные после ее смерти моим дядей в толстый машинописный сборник.

В те годы Пресманы жили в Киеве, но моя бабушка была гомельчанкой, и поэтому два лета 1915 и 1916 года сестры провели в Гомеле, где обитала их многочисленная материнская родня, включая двоюродного брата Нисона Хавина, близкого друга юного Выготского. Забавно, но уменьшительные имена у обоих друзей были женские: Беба и Нина. Так и вошел в мое детское сознание Беба Выготский, хотя этим именем до поры до времени практически исчерпывалось все мое знание о нем, поскольку ни о чем большем не имела тогда представления и моя мама. Правда, слышал я еще, что у тетки с Выготским был короткий «каникулярный» роман, а потому и автограф на подаренной им книге привычно относил к 1915 или 1916 году.

Но вот однажды, уже сравнительно в недавнее время, понадобилось мне разыскать то самое стихотворение, и тут обнаружилось, что ни за 1915-й, ни за 1916-й год такого в машинописном сборнике нет. Попутно успел заметить, что стихи, датированные этими годами, довольно еще слабые, подражательные, и показалось странным, что Выготский, к тому времени уже автор первой редакции «Трагедии о Гамлете», мог плениться столь несовершенной поэзией. На всякий случай перелистнул еще несколько страниц за предыдущий и последующий годы, но и там не встретил зашифрованных в автографе строк. И лишь дойдя до стихов 1918-го, я наконец нашел то, что искал.

Да, но ведь после революции сестры уже не бывали в Гомеле! Не та была ситуация на Украине и в России, чтобы проводить лето где-то вне дома. «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй», – писал М. Булгаков в начальных строках своего романа «Белая гвардия», действие которого как раз и разворачивается в истерзанном революционными потрясениями Киеве. В такое время каждый благоразумный обыватель стремится отсидеться за четырьмя стенами своей «домашней крепости», и семья Пресманов не составляла исключения.

Но не так было у Выготских в Гомеле. На фоне реквизиций и грабежей, голода и разрухи заболела тяжелой формой туберкулеза мать, а за нею и младший 13-летний сын, состояние которого вызывало особенную тревогу. И единственным спасением, по мнению медиков, могло бы стать пребывание мальчика в Крыму.

«Дорога в Крым лежала через Киев, – читаем мы в книге Г. Л. Выгодской и Т. М. Лифановой «Лев Семенович Выготский. Жизнь. Деятельность. Штрихи к портрету». – Лев Семенович повез брата и мать. Но когда с огромным трудом им удалось добраться до Киева, состояние ребенка резко ухудшилось, и о дальнейшей дороге в Крым нечего было и мечтать. Больного пришлось поместить в клинику, а Лев Семенович с матерью сняли комнату рядом, чтобы целый день иметь возможность находиться вместе с ребенком. Через несколько месяцев мальчику стало как будто бы немного лучше, однако врачи считали, что тяжелую дорогу в Крым он не перенесет, и рекомендовали забрать его домой. Прислушавшись к их совету, Лев Семенович вернулся с матерью и братом в Гомель» ( Выгодская, Лифанова , 1996, с. 45).

Теперь уже я с большой долей уверенности могу предположить, что за собирательным словом «врачи», скорее всего, скрывался мой дед Зимель Абрамович Пресман, участник Русско-японской войны, прошедший клиническую школу у знаменитого киевского профессора Яновского и самый популярный в ту пору частнопрактикующий врач в полупролетарском районе Киева на Подоле. И еще можно сказать про деда, что был он человеком долга, не делившим больных на категории и стремившимся сделать для каждого все, что было в его силах (подробнее о нем см.: Рейф, 2005, с. 68–69). Так что все пути по приезде Выготских в Киев, конечно, вели к нему, поскольку с моей бабушкой-гомельчанкой они были уже близко знакомы, а может быть, даже состояли в дальнем родстве.