Муза Малиновская - На предельной высоте

Беспокоился он и о здоровье детей, особенно когда узнал об их увлечениях спортом. Не то, чтобы он был противником серьёзных нагрузок — нет! Но он боялся, что в семье, где дети плохо питаются (а в том, что ситуация в семье именно такая, он не сомневался), такие нагрузки могли быть для ребят опасными. Но его интересовало всё: как в доме проходит капитальный ремонт, как к его детям относятся одноклассники, есть ли у ребят одежда по сезону, помогает ли семье хоть кто-нибудь. И сквозь текст каждого письма пронзительной нотой проходит одно: как бы я хотел быть с вами, помочь вам, сберечь вас…

Система обрекла его на незаслуженный позор и на долгое тюремное заключение, но он, как и многие его сверстники и коллеги, был и в тюрьме убеждён, что его злоключения — результат козней отдельных мерзавцев, а не самой системы. Узнав, что сына приняли в комсомол, он поздравлял его от души. Когда же Леонида призывали во флот, он пожелал ему остаться во флоте и посвятить морской службе всю жизнь. Он, как и прежде, был предан делу, которому служил, но жизнь его теперь протекала, как он и сам признавал, в одних воспоминаниях о прошлом и в думах о семье.

Эйтингон знал, что занятия спортом требуют дополнительного питания и переживал за детей

Наступил 1963 год. Леонида должны были со дня на день призвать в армию. Муза училась в 9-м классе: не за горами были выпускные экзамены. Эти два события были очень важны для семьи, и в своих письмах Эйтингон старался не внушать им тревоги за себя, отвлекать их этим от текущих дел. Он писал им, что чувствует себя «как обычно», что проблем со здоровьем у него нет.

На самом деле всё было не так. Он чуть не умер от опухоли в кишечнике. Его сестра, известный в Москве врач, добилась от тюремных властей разрешения на то, чтобы Эйтингона посетил в тюрьме хирург-онколог Минц. Он спас Эйтингона, блестяще сделав в тюремном лазарете операцию. Кстати, в соответствии с договоренностью операция была платной. Она длилась долго, проводилась в довольно тяжёлых условиях. Но когда сестра Эйтингона приехала к хирургу, чтобы вручить ему его гонорар, он взять деньги отказался. По словам Минца, он не знал, кого будет оперировать; узнав же, заявил, что считает за честь продлить жизнь такого человека как генерал Эйтингон, и никакой платы за операцию не возьмёт.

Заметим, что сам Эйтингон вовсе не был уверен в благополучном исходе предстоящей ему операции. Он знал, что находится между жизнью и смертью. А перед самой операцией он написал письмо Хрущёву. Можно считать, что это было прощальное письмо, которое Эйтингон направил в адрес Коммунистической партии, в которую вступил 19-летним парнем и которую считал своей партией всю жизнь.

«За что меня осудили? Я ни в чём перед партией и Советской властью не виноват, — писал он в этом письме. — Всю свою сознательную жизнь по указанию партии я провёл в самой активной борьбе с врагами нашей партии и советского государства. В начале 1920 года Гомельским губ комом РКП (б) я был направлен для работы в Особый отдел Губчека. С этих пор по день ареста я работал в органах госбезопасности. Работой моей в органах партия была довольна. Это можно заключить из того, что, вскоре после моего направления в ЧК Губком РКП(б) меня выдвинул и назначил членом коллегии и заместителем председателя Гомельской Губчека. Через год-полтора по указанию ЦК РКП (б) я был переброшен на ту же должность в Башкирскую ЧК в связи с тяжёлой обстановкой, которая тогда сложилась в Башкирии. И работой моей в Башкирии были довольны в Москве. После того, как обстановка в Башкирии нормализовалась, меня перевели в центральный аппарат, в котором я работал до моего ареста.

По личному указанию Феликса Эдмундовича Дзержинского я был направлен на учебу в военную академию (ныне Академия им. Фрунзе). После окончания факультета Академии в 1925 г. я был направлен на работу в разведку. И с тех пор до начала Отечественной войны находился за пределами страны на работе в качестве нелегального резидента в Китае, Греции, Франции, Иране, США. В 1938—39 гг. руководил легальной резидентурой НКВД в Испании. Этой работой ЦК был доволен.

После ликвидации Троцкого в особом порядке мне было официально объявлено от имени инстанции, что проведённой мной работой довольны и меня никогда не забудут, равно как и людей, участвовавших в этом деле. Меня наградили тогда Орденом Ленина, а Андрея (Судоплатова — прим, авторов) — Орденом Красного Знамени. Но это — только часть работы, которая делалась по указанию партии в борьбе с врагами революции. Следствие по моему делу ввело в заблуждение ЦК. Личных заданий бывшего наркома никогда и ни в одном случае я не выполнял. Что же касается работы, то она проходила с участием сотен и тысяч людей. О ней докладывали и с ней знакомили таких тогда людей, как Маленков, Щербаков, Попов, а также в ЦК ВЛКСМ Михайлов и Шелепин, которые направляли на работу людей, обеспечивали техникой. Работой нашей ЦК был доволен. Я и Андрей были награждены Орденом Суворова.