Александр Ласкин - Петербургские тени

АЛ:Словом, Вы стали неоклассицисткой. Приобщились к самому модному на то время архитектурному течению…

ЗТ:Вообще-то слава Жолтовского началась еще в десятые годы. Потом – большой перерыв. Когда конструктивистов отовсюду изгнали, о нем вспомнили, и он стал любимым архитектором Сталина. Его второй взлет начался перед войной с проекта американского посольства напротив Манежа. В это время строится Моссовет, создаются новые интерьеры Кремля. Какие дверные ручки Жолтовский сделал для кремлевских покоев! Он считал, что тут нет мелочей и та же ручка столь же важна, как пропорции окна…

АЛ:Удивительное дело. Классицизм в архитектуре навязан Сталиным, а для этих людей он был органичен. Каким-то образом их устремления и потребности режима совпали. Стиль жизни, как я понимаю, тоже во многом был классицистский, возвращающий к образцам прошлого.

ЗТ:Иван Владиславович еще до революции поселился в особняке, который потом за ним сохранили. На воротах было написано: «Свободен от постоя». Дом был богатым не только внешне, но изнутри. Хорошо помню едва ли не лучшую в Москве коллекцию часов… В прежние времена, получив очередной заказ, Иван Владиславович всегда отправлялся в Венецию или Флоренцию. Он любил начать работать в Италии, в окружении любимых им зданий, а уже окончательные штрихи вносил в Москве… При советской власти такие вещи уже не проходили. Наши педагоги, его ученики, пытались перенять эту манеру. Кое-кто обращался к студенткам: «сударыни». В московской ситуации это воспринималось как причуда.

Разумеется, наши педагоги недолюбливали «левое» искусство. Но чтобы поносить! Такого быть не могло. Жолтовский был даже терпимее своих младших коллег. Помню, обсуждается какой-то «левый» студенческий проект, все предвещают провал, а он говорит: «Нет, это надо довести до конца»… Кстати, и меня он однажды защитил. Было это в Союзе архитекторов, участвовали Минкус, Руднев и Мезенцев. Я предлагала сделать фасад без единого карниза. Что тут началось! «Дом без карнизов – все равно, что человек без головы». Тут Иван Владиславович произносит: «Иные очень процветают…»

Иногда Жолтовский позволял себе вещи невообразимые. Знаете здание на Калужской площади по его проекту? Строительство этого дома, на котором, в основном, работали зэки, описано в «Круге первом». Мы там проходили практику. Дом по-своему примечательный, многое придумано отлично. Например, конструкцию лестницы Жолтовский не закрыл. Получилось и экономично, и эффектно – благодаря каким-то ренессансным узорам… Приходит на строительство тогдашний председатель Моссовета Яснов. Выражает недовольство архитектурными излишествами. Жолтовский смотрит на него презрительно и начинает буквально орать: «Вон отсюда! Пуговичный торговец! Капусту распределяйте населению!» Такой старик.

Ко мне Иван Владиславович относился замечательно. Помню его фразу: «У меня есть ученики, которые верят в меня как в бога, а есть ученики, которые верят в того же бога, что и я». На подаренной мне книжке написал: «Зое Борисовне, с пожеланием больших успехов, чем у автора этих работ». У нас было такое правило. Сперва обсуждает кафедра, а под конец появляется он. Иногда что-то меняет, но чаще просто высказывает свое мнение. На некоторых, особенно понравившихся, проектах толстым синим карандашом писал: «Спасибо». У меня, не поверите, до сих пор хранится такой лист.

АЛ:Но ведь была жизнь и помимо института? Какие знакомства появились в Москве?

ЗТ:В Москве мне очень помогало то, что я папина дочка. Винокура и Бонди я знала с детства. Хорошо знала Клавдию Николаевну Бугаеву, вдову Андрея Белого, и время от времени к ней ныряла… Клавдия Николаевна познакомила меня с Дарьей Николаевной Часовитиной. Жила Часовитина в Хрущевском переулке у Кропоткинских ворот, работала в Госиздате. Она была – ни больше, ни меньше – дочерью великого князя от морганатического брака, воспитывалась в Аничковом дворце, брала уроки скрипки у Ауэра… Узенькая комнатка, в которой она непрерывно что-то печатала на машинке, была доверху увешана портретами ее предков. Она не особенно скрывала родственные связи, потому что никто ею особенно не интересовался. Так и умерла в этой комнатке.

Я любила бывать у переводчика Николая Михайловича Любимова. Он мне давал некоторые булгаковские рукописи. Как-то засиделись с ним за разговорами. Вспоминаю, что сейчас начнется комендантский час и пулей вылетаю на улицу… Во дворе дети играют в войну. Слышу, как маленький мальчик, копируя голос Левитана, говорит: «Последние известия… Последние известия… Мы сдали ВСЕ города». Это середина сорок третьего года. Еще до Сталинграда. Перспектива тогда была совсем не ясна.