Андрей Колесников - Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

Гайдар был человеком миссии, осознаваемой им не как нечто возвышенное, а как дело и долг. Долг человека, который когда-то хотел быть военным, вырос в среде военной интеллигенции, вышел из семьи военных.

В чем секрет доверия Гайдара к чиновникам старой формации – типа Барчука, Анисимова, Геращенко? В том числе к тем, в ком он обманывался. И к тем, кто к нему самому очень хорошо и покровительственно относился – но только до тех пор, пока Егор не стал главным реформатором страны. Сам, по сути, выходец из советской номенклатуры, он знал ее слишком хорошо – и потому ценил профессионалов старой школы, но о ком-то говорил как о переоцененных фигурах. У него не было предубеждений к людям из любой среды – лишь бы они были интересны или полезны. Он легко пересекал вдоль и поперек эти среды – от диссидентской и дауншифтинговой до партийно-правительственной. Для него между ними не было границ. Притом что Егор хорошо понимал риски и ограничения каждой среды.

Гайдар не любил СССР – видел его насквозь. И в то же самое время был советским человеком. Точнее, советским интеллигентом – редкая порода, ныне исчезнувшая. Не любил марксизм и его последствия. Но глубоко знал Маркса.

Говорят, он не хотел власти. С одной стороны, действительно, он воспринимал ее как долг интеллигента, который может сделать то, что должен сделать. С другой стороны, ощущение недоделанности задуманного провоцировало желание вернуться во власть. И после второго назначения в правительство в 1993-м он надеялся поправить испорченное и доделать недоделанное. Исправить и собственные ошибки – результаты вынужденных компромиссов 1992 года. Но очень быстро ушел, поняв, что довести до ума реформы так, как он их видит, уже невозможно. Тут уж или все, или ничего.

Максимум, что он мог теперь, – советовать, использовать свои связи и политический вес. Пытаться заниматься открытой политикой. Это было важно, потому что он видел, как недостроенную им конструкцию новой экономики портят, перекашивают, в помещениях, где есть только стены, – интенсивно гадят или наводят уют в соответствии со своими вкусами – вот и уродский советский фикус внесли, и ковер с лебедями гвоздями прибили…

А потом, уже в зрелую путинскую эпоху, которая начиналась для него хорошо – казалось, пошла новая волна реформ, вдруг исчезло и это – возможность влиять на власть и изнутри, и снаружи – методами партийной политики. После 2003 года к его советам как консультанта прислушивались все меньше, а в публичной политической активности он уже почти не видел смысла.

Очень многое ему стало просто неинтересно. Вроде бы, если взять пример той же Кубы, он для себя думал о том, что там можно было бы сделать в ситуации, когда открылось окно для демократизации. Но совершенно не верил в возможность практических шагов и участия в них – свою порцию ненависти, как убийственную дозу радиации, он уже получил. Еще не хватало обрести славу либерального интервента! И когда коллега Гайдара Михаил Дмитриев пришел к нему с идеей заняться чем-то практическим на кубинском направлении, Егор просто равнодушно предложил попросить в приемной телефон одного толкового человека из МИДа, находившегося на связи с кубинскими верхами.

К концу жизни он много лет уже не участвовал – в прямом смысле – в политике. Не был партийным лидером. Однако оказалось, что смерть Гайдара – удар, от которого либеральное и демократическое движение как политическая субстанция и как направление мысли так и не смогло оправиться.

Не хватает Гайдара как экономиста – а как на самом деле? Не хватает Гайдара-политика – а как себя вести? Не хватает Гайдара как морального авторитета – что делать? Пропала опора, и исчез эталонный метр.

Образовалась пустота. И каждый теперь может представлять на свой лад – а что делал бы Гайдар в той или иной ситуации, если бы остался жив.

Но иногда кажется, что такая ситуация и непредставима вовсе. Он словно бы послал месседж: а теперь, ребята, сами, своим умом, в соответствии со своей совестью и представлениями о добре и зле. И о границах возможных компромиссов с властью.

Костыля больше нет. Позвонить и спросить, как действовать, не у кого.

Биография Гайдара, как это ни покажется странным, напоминает историю выдающегося спортсмена – футболиста или хоккеиста. То есть человека из командного вида спорта. О нем и вспоминают, как вспоминали бы старшие и младшие игроки команды, видевшие в нем лидера. Или как тренеры, которые или восхищаются любимым учеником, или крайне недовольны течением его карьеры, или даже ненавидят его самого за нарушение тренерской установки. Как и в спорте, у Гайдара и в «игровой», и в «тренерской» карьере были свои поражения и победы. И непростые отношения со «Спорткомитетом». Он, как большая фигура в спорте, оставил после себя множество книг, в том числе о теории и практике «игры». Главное – всегда была своя команда.