Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

– Жемчужно-серая! – гордо объявил он на всю комнату. Солнечный свет из окна попадал прямо на сноп волос вокруг головы, образуя круг белого пламени. Его тощая фигурка выглядела очень забавно и мило.

В новом свитере и темных брюках он казался совсем другим. В то утро в нем бурлила энергия молодости.

По окончании Рождества семейство Гухи уехало. Калифорниец к тому времени тоже уехал, и толпа снова поредела. В конце дня я задал Юджи несколько вопросов по поводу его образования. Его первым предметом была адвайта-веданта, вторым – психология. Он изучал их в течение трех лет. Как он говорил раньше, он хорошо познакомился и с западным, и с восточным подходом к уму, прежде чем отказаться от обоих. Я спросил, что включало в себя изучение адвайта-веданты, и он ответил, что среди прочих других они проходили и Гаудападу. Шанкарачарья впоследствии интерпретировал главные тексты по-новому.

– Шанкарачарья, Мадхавачарья, Рамануджачарья – эти три великих ученых создали три школы мысли.

Вероятно, он воспроизвел точные слова из лекции, на которой присутствовал. Он отвечал механично, как машина. Те немногие детали, которые я и так слышал уже тысячу раз, выдавались после длительных пауз. Он сидел молча, с закрытыми глазами, затем глаза открывались и из него выходила пара предложений ни о чем. Я посмотрел в его глаза, отражавшие две маленькие точки света, и спросил: «Что там есть такое внутри, что передает информацию рту?» В ответ я получил какой-то несвязный кусок речи, не имеющий никакого отношения к этой говорящей машине.

Глядя в огонь, я испытывал чувство, что могу просидеть рядом с ним вечность, но так и не «постичь». Как он говорил, преградой была именно та вещь, которая пыталась постичь. Я был похож на пьяную от идей обезьяну, прыгающую по горящим углям. Бесполезно было сидеть рядом с ним и тешить себя надеждой, что он меня освободит. И что делать? Я вообразил, что он обрел свободу, «разобравшись» с Джидду Кришнамурти. А не случилась ли эта «разборка» лишь в его голове? Если он был проекцией моего воображения, не был ли Джидду Кришнамурти проекцией его воображения?

Нет.

Это тоже не то.

Огонь продолжал гореть. В голове ворочалось месиво мыслей, но ни одна из них ничего не давала на выходе. Один только пар. Все не то.

– Бездействие есть действие, вот ваша Гита.

После праздников мы часто ездили. Одиннадцатого января мы снова на день остались в Гштааде. Как оказалось, это был его последний день, проведенный там. На своей последней квартире в Гштааде он провел меньше шести месяцев.

Я пришел рано. В комнате с задернутыми шторами было жарко. Он сидел в кресле – худенькая фигура в обрамлении бледных серо-зеленых полосок. Чувствовалось, как мощная энергия распространяется по комнате во всех направлениях. Плиссированные занавески за ним уходили куда-то в бесконечность. Худые ноги под мягкими складками отутюженных брюк опирались на стоящий впереди деревянный столик. Руки охватывали одно колено: одна рука привычно делала складку на штанине, вторая держала ее. Он молчал, что в те дни было большой редкостью. Сквозь него и под ним пульсировали странные, мягко распылявшиеся во все стороны волны. Может, это была пыльца человеческого цветка? Но что бы то ни было, это перемещалось вокруг его физической формы, пока он сидел с отсутствующим взглядом на лице. Его голова неподвижно застыла на узких плечах. Неописуемая, почти жидкая энергия пропитывала буквально каждый миллиметр воздуха вокруг него. Он был погружен в нее и в то же время сам являлся ее источником. Когда его ранее полуприкрытые глаза закрылись, возникло ощущение, что он купается в нежных объятиях. Его голова слегка отклонилась назад, будто вдыхая аромат, принесенный легким ветерком из другого измерения. Я чувствовал в комнате дыхание бесконечности.

Мой Бог, тот день – это было что-то!

Все его последующие крики на нас были только попыткой скрыть следы этого блаженного аромата. Сидя рядом с ним, я временами ухватывал проблеск того места, которому он принадлежал. Находясь с ним в одном пространстве, чувствуя неотвратимость полной сдачи чему-то, выходящему за пределы сознания, я сопротивлялся этим ощущениям как ощущениям, но прогнать их было невозможно. Они были слишком сильными. В такие моменты мое тело и все, что я воспринимал, становилось ложью, фальшивой нотой, отвлечением от того. Эта невыносимая тотальность прикончила бы меня, позволь я этому произойти. По крайней мере, именно это говорил мне мой страх. Произошло точно так, как он говорил: если ты увидишь это однажды, ты пропал. Как бы скептически люди ни относились к его загадкам, шуткам и шокирующим заявлениям, я нисколько не сомневался, что он буквально имел в виду то, что говорил. Именно я – тот, кто загадывает загадки и шутит, незаконно вселившийся в это тело грязный ублюдок Луис.