Василий Берг - Чайковский

Большой концертный зал Московской консерватории. 1901 .

Николай и Антон Рубинштейны. 1910 .

Вышло так, что в основании обеих столичных консерваторий приняли самое непосредственное участие братья Рубинштейны. Меценаты предоставляли средства (в Москве это сделал князь Николай Петрович Трубецкой, председатель Московского отделения Русского музыкального общества), а братья вдыхали жизнь в новое начинание. Вышло немного пафосно, но иначе и не скажешь. У истоков любого дела всегда стоят люди, которым очень надо и сильно хочется. В консерваторском деле такими людьми стали Николай и Антон Рубинштейны. Оба играли на фортепиано и дирижировали, только вот Николай никогда всерьез не занимался сочинительством и не достиг вершин исполнительского мастерства, он играл хорошо, но не виртуозно. Если вкратце, то Николай был прежде всего организатором и педагогом, а Антон – художником [42] Имеется в виду, что Антон Рубинштейн был художником в своей музыкальной творческой деятельности. , Артистом с большой буквы.

«Живу я у Рубинштейна. Он человек очень добрый и симпатичный, с некоторою неприступностью своего брата ничего общего не имеет, зато, с другой стороны, он не может стать с ним наряду как артист… Почти безвыходно сижу дома, и Рубинштейн, ведущий жизнь довольно рассеянную, не может надивиться моему прилежанию… Рубинштейн раз вечером почти насильно потянул меня к каким-то Тарновским, впрочем, очень милым людям» [43] Из письма П. И. Чайковского Модесту и Анатолию Чайковским от 10 (22) января 1866 года. .

«С некоторою неприступностью своего брата ничего общего не имеет, зато, с другой стороны, он не может стать с ним наряду как артист…» В этой фразе отражена не только вся суть различий между братьями, но и то, как относился к каждому из них Петр Ильич. Тургенев или Бунин не смогли бы выразиться лучше. Впрочем, при чтении писем Чайковского становится ясно, что в литературе он тоже бы мог преуспеть – хороший слог, тонкое чувство слова, классическая емкость фраз.

Антон Рубинштейн был кумиром Петра Ильича. Кумиром во всех отношениях – и как артист, и как личность, и как человек (о том, что к Антону Григорьевичу Чайковский испытывал плотское влечение, пишет его брат Модест). То невероятное усердие, которое наш герой проявил во время учебы в консерватории, было вызвано не только желанием доказать самому себе обоснованность выбора музыкального поприща, но и стремлением произвести впечатление на Антона Григорьевича. Пожалуй, не было в музыкальном мире человека, чья похвала значила бы для Петра Ильича больше.

«Я покинул консерваторию, полный безграничного восхищения и благодарности к своему учителю [Антону Рубинштейну]… Нас разделяла пропасть. Покидая консерваторию, я надеялся, что, работая и понемногу пробивая себе дорогу, я смогу когда-нибудь преодолеть эту пропасть и добиться чести стать другом Рубинштейна.

Этого не случилось. Прошло с тех пор почти 30 лет, но пропасть стала еще глубже. Благодаря моему профессорству в Москве я сделался близким другом Николаю Рубинштейну. Я имел счастье время от времени видеть Антона, я все так же надеялся горячо любить его и считать его величайшим артистом и благороднейшим человеком, но не стал и никогда не стану его другом…

Мне трудно объяснить причину. Но думаю, однако, что тут большую роль играет мое композиторское самолюбие. В молодости я очень нетерпеливо пробивал себе дорогу, старался приобрести репутацию талантливого композитора, и я надеялся, что Рубинштейн, который уже тогда имел высокое положение в музыкальном мире, мне поможет в моей погоне за лаврами. Но я с горестью должен сознаться, что Антон Рубинштейн не сделал ничего, решительно ничего, чтобы содействовать моим желаниям и проектам. Никогда, конечно, он мне не вредил – он слишком благороден и великодушен, чтобы вставлять собрату палки в колеса, – по отношению ко мне он никогда не изменил тону сдержанности и благосклонного равнодушия. Это меня всегда глубоко огорчало. Самое убедительное объяснение этой обидной холодности – нелюбовь к моей музыкальной личности…

Я имел счастье во время его юбилея много потрудиться, он по отношению ко мне всегда очень благосклонен и корректен, но мы живем далеко друг от друга, и мне решительно нечего Вам сказать о его образе жизни, о его взглядах и намерениях, словом, ничего, достойного интереса для читателей Вашей будущей книги» [44] Из письма П. И. Чайковского Э. Цабелю от 12 (24) мая 1892 года. .