Лидия Дорн - Депрессия. Между абсурдом и чудом

Ухудшение случилось в старших классах. Боль. Я не понимала, что со мной не так. Слова «депрессия» я тогда не знала, да и никто из моего окружения не знал. Сейчас любой может открыть интернет, найти описание симптомов и поставить себе диагноз. У меня же не было ничего, журналов «Здоровье» и невесть откуда взявшегося старого учебника по патопсихологии.

Когда мне было примерно лет 16, я собралась с духом и отправилась в поликлинику к психиатру. В кабинете кроме врача находились практикантки медучилища. Я даже узнала пару знакомых лиц, эти девочки недавно закончили мою школу. Они стояли группкой за спиной у врача, перешептывались и посмеивались. Конечно, мне и в голову не пришло возмутиться. Даже мысли не возникло, что это не правильно, не этично. Не помню точно, что я тогда говорила врачу, зато прекрасно помню любопытные взгляды практиканток и чувство жгучего стыда. Я попросила выписать мне какое-нибудь лекарство. Врач спросил, где моя мама. Зачем-то я наврала, что мама сидит в коридоре. В итоге выяснилось, что мамы нет, и таблетки мне так и не выписали. Видимо, с моей мамой все-таки связались. Врач решил, что таблетки мне нужны, чтобы покончить с собой. В то время мысль о самоубийстве мне в голову не приходила. Тогда еще нет. Так закончился мой первый визит к психиатру.

«Я наверно везучий, раз до сих пор что живой»

Борис Гребенщиков, группа «Аквариум»

После школы я поступила в вуз в областном центре. Свободных мест в общежитии не оказалось, пришлось снимать комнату и делить ее с другой девушкой. Хозяйка считала, что две кровати – излишняя роскошь, две тощие студентки вполне могут уместиться на одной. Было мучительно неловко делить постель с чужой, молчаливой и неприятной мне девицей.

В институте я продержалась месяца два. Не знаю, как описать мое тогдашнее помраченное состояние. Это так же трудно, как описать тягостный кошмар: вроде ничего страшного не происходит, а просыпаешься с чувством удушья и колотящимся сердцем и понимаешь, что побывал в аду и что ад и есть настоящая реальность, а вот этот вроде бы реальный мир – хрупкая иллюзия, тонкий лед под ногами. Только тут все наоборот, реальность сама была кошмаром.

Меня по сути не было, меня поглотила душевная боль. Она не была физической, но ощущалась так же сильно, как физическая. В голове ворочался осколок, впиваясь в сознание острыми краями. Я видела, как течет по улицам кровь. Это были не настоящие галлюцинации, я отдавала себе отчет в том, что кровь не настоящая. Галлюцинация накладывалась на реальность полупрозрачным слоем. Это была болезнь, но я об этом не догадывалась, я считала себя ущербной и испытывала постоянное чувство вины за собственную ущербность. Когда болит рука, ты не стыдишься этого. Но когда больно сознание, как отделить себя от болезни?

Однажды я не выдержала, позвонила родителям и сказала, что больше не могу и еду домой. Так закончился мой первый опыт самостоятельной жизни.

На следующий год мне удалось поступить в московский вуз, совсем новый, только что вылупившийся – на факультет психологии. В то время психология еще была в новинку, в книжных магазинах впервые начали появляться книги по психологии, в частности – переводы Фрейда. Такой выбор был логичен. Я совершенно не задумывалась о практической стороне вопроса: как и кем я буду потом работать, смогу ли вообще работать психологом. Мне жизненно необходимо было разобраться в себе, в устройстве психики и сознания, и я наивно верила, что психология мне в этом поможет. Я не одна такая. Множество студентов, изучающих психологию, бессознательно стремятся таким способом решить свои внутренние проблемы, и это нормально.

Студентам предоставили комфортное общежитие. Бытовой комфорт почему-то всегда был важен для выживания и сильно влиял на душевное состояние.

Училась я так себе. Часто по утрам не могла заставить себя встать и пойти на лекцию. Каждое утреннее пробуждение всегда было как удар под дых. Чувство абсурдности, неправильности жизни обрушивалось невыносимой тяжестью. Наверно, нечто похожее испытывает человек, переживший утрату; он забылся сном, но первые же мгновенья после пробуждения напоминают ему о случившейся беде, и единственное, чего он жаждет – вернуться обратно в сон, в блаженное небытие, и желательно навсегда.

А когда все же выбиралась на лекцию, то высиживала ее с трудом: тревога и тоска скручивали внутренности узлом. Тревога и тоска были вообще всегда, другие состояния были мне незнакомы с рождения.