Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Всё так. Он, приподнявший завесу, обнаживший тайны прошлого, стремившийся в своем повествовании к правде, был и остался человеком, полным секретов, хранителем секретов. Не зря же формально он принадлежал к секретной службе и не выдавал секретов этой службы.

В чем же состоят его секреты? Первое объяснение, психологическое, пожалуй, станет понятным из данной автобиографии. Судьба Жака сложилась так, что он всю жизнь был обязан хранить какие-то секреты; характер подталкивал его к тому же: с самого начала, еще ребенком, он был лишен возможности открыто горевать по матери, чью смерть от него скрывали, и это наложило на него отпечаток.

О том, что было дальше, читатель узнает из этой книги. Когда в Познани Жак вступил в коммунистическую партию, которая тогда была в подполье, он тщательно скрыл это от семьи. Потом, покинув Польшу, он очень скоро оказался в Коминтерне, сверхсекретной международной службе, из которой его перевели в разведслужбу Красной армии. Из секретных служб он перенесся в мир ГУЛАГа, где любое неосторожное слово могло погубить его и других. Через десять лет, ненадолго выйдя на свободу, он имел несчастье пообщаться с соотечественником, встреченным в мире лагерей, и тот на него донес, после чего Жака тут же отправили обратно в ад.

Годы спустя ему удастся вырваться из «большого ГУЛАГа» – так он назовет Советский Союз. Но репатриируется он не в демократический мир, не во Францию, страну своей матери, а в коммунистическую Польшу, поскольку именно в Польше он вырос. И снова мир притворства и скрытности, где малейшая откровенность, малейшее признание может обернуться ловушкой. Выберется оттуда Жак уже стариком. Так вся его жизнь прошла в атмосфере таинственности; приходилось скрывать мысли и воспоминания, доверяя их только крошечным карточкам, которые он заботливо и умело прятал от обысков и никому не показывал, чтобы предать их гласности много лет спустя. Занятная подробность: в демократическом мирном Париже 2000-х годов Жак Росси вносит адреса знакомых в записную книжку в зашифрованном виде.

И этого-то человека я уговаривала отказаться от таинственности, раскрыть все секреты, которые он так заботливо скрывал, следуя собственной, никому не известной стратегии, на протяжении всей своей долгой и полной загадок жизни!

Некоторые секреты он открывал мне понемногу, по капле, в те месяцы, пока мы с ним вместе создавали костяк книги. Так, однажды он позвонил мне по телефону с другого континента и рассказал, что из Коминтерна его, не спросив на то согласия и не поставив в известность, перевели в распоряжение армии. Позже признался, что после того как в ГУЛАГе двадцать лет пестовал в душе антикоммунизм, превратившийся у него чуть ли не в навязчивую идею, в Польше 60-х годов он был вынужден восстановиться в коммунистической партии.

Скрытность была у него сознательным решением; он сам это признавал и подчас оправдывал опасением навредить тем из товарищей, которые по-прежнему многим рискуют, или предать огласке приемы, помогающие сохранить вещи или записи во время обысков, – ведь эти приемы по-прежнему могут послужить другим заключенным.

В других случаях, как, например, вопрос о его происхождении, Жак, судя по всему, искренне ослеплен патриотическим восторгом: ведь то, что он в ГУЛАГе чувствовал себя французом, помогло ему выстоять; он словно сам не понимает юридической стороны своего положения. Говоря об этом, он не входит в подробности. Пересказывая историю о том, как ворвался во французское посольство в Москве, перемахнув через ограду, чтобы потребовать принадлежащего ему по праву французского гражданства, он объясняет, что не хотел вернуться на родину с черного хода, не хотел навлечь неприятности на посла. Но в конце концов признает, что единственной возможностью для него попасть во Францию было попросить политического убежища, а этого он не желал и из гордости, и по причинам, изложенным выше.

Но если бы он имел законное право на французское гражданство, ему не нужно было бы просить политического убежища в своей собственной стране и он не оказался бы вновь полностью во власти советского начальства, получив в качестве помощи от французских дипломатов только несколько банок консервов. На самом деле его мать, Леонтина Шарлотта Гуайе, родом из Бур-ан-Бресса, вышла замуж за иностранца, и ее сын оказался поляком по национальности, чем объясняется, что, очутившись в Самарканде, он попросил, чтобы его репатриировали именно в Польшу, а не во Францию. Именно поэтому прошло еще немало лет, прежде чем 9 августа 1990 года он особым постановлением натурализовался во Франции и официально «вернул» (а на самом деле получил) гражданство в стране своей матери.