Борис Коптелов - Император Лициний на переломе эпох

Деятельность Лициния, связанная с религиозными вопросами, сопутствовала и шла параллельно начинаниям его соправителя Константина I, поэтому она может быть понята лишь в сравнительном анализе. Константин I признан самым значительным из поздних римских императоров. Однако многие черты психологии императора полностью не прояснены. Личная жизнь Константина I недостаточно освещена в источниках. Чтобы оценить психологический облик Константина, нужно в большой мере опираться на анализ его политической деятельности. Император не был традиционалистом или человеком с крестьянским типом мышления, подобно Лицинию. Константин был настроен на различные новшества и переустройства общества. Большой интерес императора к религиозным проблемам основывался на увлеченности новой религией – христианством. В то же время он проявлял интерес и к манихейству. Константин разбирался даже в догматических проблемах, но его ум не был абстрактно-теоретическим. Вопросы целомудрия, девственности, воздержания были ему ближе, чем сугубо богословские истины. Константин не получил классического образования; однако зная латинский и греческий языки, мог в одинаковой степени заниматься составлением большого количества законов и лично общаться с епископами. Направленность его религиозной политики обозначилась после 312 года, когда он стал считать Христа своим покровителем и поместил христианскую символику на свое знамя. Он дал церкви в западных провинциях империи значительные привилегии, освобождая ее от налогов, обременительных общественных служб, предоставляя различную помощь, в том числе материальную. В то же время он следил за тем, чтобы церковь была едина, избегала неурядиц, распрей, чтобы ее авторитет повышался – в таком виде эта организация должна была лучше укреплять власть императора. Константин, испытывая очевидное влечение к христианству, был терпим по отношению к другим религиям, особенно когда язычники хвалебно отзывались о нем. Одной из главных черт личности императора был мессианизм – его представление о своем высоком предназначении. Истоки этого мессианизма различны. Высочайшая самооценка Константина проистекает из объективно огромного значения института императорской власти для существования империи. Мессианизм подпитывался успехами Константина во внутренних и внешних войнах, а также воздействием на психику императора со стороны различных льстецов и панегиристов. Император был не мечтателем на троне, а прагматичным политиком, обычно избегающим аффектов и крайностей. Если он проявлял жестокость, то это было следствием не его личных чувств, а результатом политических расчетов, воздействия внешних факторов. Когда император мог проявить милость и щедрость, он не упускал этой возможности. Император, по-видимому, был эмоционален, но его эмоции никогда не перерастали в истеричность или потерю самообладания. Константин не был лишен недостатков, но они тонут в масштабах и в исторической значимости его личности и его дел. Его заслуги перед Церковью велики, Константин I признан святым.

Лициний теоретически мог ориентироваться на линию соправителя, но, обладая иным характером и иным пониманием задач государства, вряд ли он стал бы копировать Константина. К числу главных проблем относится выяснение причин и содержания изменения религиозной политики Лициния. Христианские авторы V века (Феодорит, Сократ Схоластик) отрицают вклад Лициния в дело утверждения христианства и рассматривают императора лишь как более осторожного и коварного продолжателя антихристианской политики Диоклетиана и Галерия. Сократ Схоластик отмечал: «…Лициний был напитан мнениями языческими, ненавидел христиан, и если, боясь царя Константина, не смел воздвигнуть на них явного гонения, зато многим строил козни тайно» [126]. Можно отметить, насколько это сообщение противоречит сведениям о религиозном курсе Лициния в 312–313 годах в описаниях Лактанция и Евсевия. Наиболее важные данные последнего, по которым яснее просматривается изменение позиции Лициния в христианском вопросе: «Но, решившись воевать с Константином, он приготовился восстать и на Бога, которого, как знал он, чтил Константин… Он решил воевать с Самим Богом – не с Константином, которому Бог помогал, а с Самим его Помощником» (…όμόσε τα Κωνσταντίνω ττολεμεΐν διάκους, ηδη καί κατα του θεου των όλων, ον ήπίστατο σεβειν αυτόν, παρατάττεσθαι ώρματο… τον θεόν αυτόν οΐα όη Κωνσταντίνου βοηθόν αντί του βοτθουμενου πολεμεΐν εγνώκει) [127].