Лариса Богораз - Сны памяти

Без папы няня дома уже не пела, а только наедине со мной, в пустом детском саду. Изредка в Харьков за продуктами приезжали люди из няниной деревни, довольно часто приезжала нянина дочь Зина или сын Юрик. Останавливались все, конечно, у нас. Каждый год няня сама ездила домой, в деревню, а однажды она взяла меня к себе на все лето.

Вот была благодать! Свобода! Я, как все деревенские дети, бегала босиком по пыльной дороге, особенно же любила скакать по лужам после дождя. Как и другим детям, мне давали на улицу кусок посыпанного солью свежего домашнего хлеба (няня сама пекла его в печке) правду сказать, это деревенские дети ели ржаной хлеб с солью, а мне выдавался пшеничный с сахаром, так что моя деревенская жизнь была только по видимости, как у других детей, а на самом деле, наверное, няня просто разыгрывала для меня спектакль, чтобы я не чувствовала себя не такой, как другие дети. Она, должно быть, понимала, что у ребенка есть потребность быть, как все. У всех хлеб, посыпанный чем-то белым, и у меня тоже. Утром, сразу после дойки, мне наливали кружку парного молока. К этому времени крестьяне в Никольском уже не голодали — приспособились. И все-таки, с каждой оказией, из голодноватого Харькова, в деревню отправляли какие-нибудь продукты или товары: сахар (это в украинские свекловодческие деревни!), селедку. За месяц до поездки мы с няней отстаивали в длиннющих очередях — то за селедкой, то за керосином, который тоже был дефицитным товаром, как и стекла для керосиновых ламп, как и фитили для керосинок. Я жила с няней в хате ее сына Пети. Петя к тому времени стал в колхозе трактористом — тогда очень престижная профессия. Он женился, к няниному неудовольствию, на москальке Нюре Кобзаревой… Деревенские девчонки нянчили младших братишек и сестренок — качали их в колыске, вытаскивали бесштанных на улицу, на травку. Иногда и мне доверяли присматривать за Петиным Ванюшкой. Не очень-то я любила это занятие. А любила я полоть огород. Но ничего хорошего из этих сельских работ у меня в первый раз не получилось: я видела, как взрослые обрывают яркие цветы на огурцах и на тыкве и решила поучаствовать в этом деле. Я не знала, что обрывают пустоцвет, и пообрывала все подряд, будущие плоды в том числе, принесла в хату целый букет крупных желтых цветов. Еще я любила сбивать масло в маслобойке — специальной деревянной колоде. У Зины была корова Зорька, рыжая с белой звездочкой во лбу. Я ее боялась, боялась и гусей, когда ходила на речку. В хате жили два поросенка — Пете их продали в колхозе, худых и тощих, таких слабеньких, что приходилось держать их в духовке, чтоб не замерзли и не подохли бы, и выпаивать молоком. Возиться с поросятами мне нравилось гораздо больше, чем нянчить Ваню… Выкормить удалось обоих поросят, и это считалось большой удачей. В колхозе были уверены, что один из задохликов непременно подохнет, и за Петей записали только одного. А выжили оба! Многие колхозники шли на такую хитрость — выкармливали двух поросят, а записывали одного. Пока поросята подрастали и жили уже не в печке, а в хлеву — наступала новая тревога — как бы обман не обнаружился. Время от времени по деревенской улице от хаты к хате разносился слух «Колхозный инспектор идет!» Все хозяева старались спрятать второго питомца в дальний тайный угол в хлеву, да так, чтобы не хрюкнул, не завизжал. Обитатели хаты один за другим бегали в хлев якобы по нужде — авось, тогда инспектор постесняется туда заглядывать. И если он все же приближался к хлеву, ему кричали: «та куды ж ты?! Там Ганна сере!» Уборных-то ни в одном дворе не было вовсе, и по нужде все действительно ходили в хлев.

Но настоящая паника охватывала крестьян, когда инспекторская проверка проводилась осенью, после того, как приходило время колоть откормленных свиней Ведь полагалось шкуру с каждой свиньи сдать государству. А шкура ценилась даже больше, чем сало и мясо: она шла на сапоги. Украинские крестьяне никогда не носили лапти, а только сапоги. За парня-лапотника ни одна невеста замуж не пойдет.

А шкуру надо не только спрятать, но и тайно выдубить — для этого во дворе выкапывают яму, в которой шкуру вымачивают в каком-то растворе — в квасцах, что ли. От ямы несет такой вонью, что скрыть тайник совершенно невозможно. И снова, как только разносится слух, что идет инспектор, все начинают суетиться, наливать для инспектора бутылку самогона, яму забрасывают огородной ботвой, засыпают землей и снова ботвой. И только если у инспектора хорошие отношения с хозяином и если он в первых хатах допился уже до того, что не только вонючую яму может не учуять, но не заметит, даже если сам в нее провалится, — хитрость могла удаться. Потом когда-нибудь, конечно, могут спросить: «Петро, откуда это у тебя новые чоботы?» — «Та в Белгороде на базаре купил».