Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

— Что я читал? Я много читал… Разное… Англичан и французов в подлинниках: Франса, Бальзака, Жюля Верна… Очень полюбил Булгакова…

Круг его знакомых:

— Любимов — интересный человек… Люблю Всеволода Иванова, мы ездили к нему. Часто у него встречали Пастернака… Большим моим другом был Пришвин [10] И. Л. Капица написал о Пришвине малоизвестные воспоминания и опубликовал их в журнале «Север». … Он ведь не только по России путешествовал. В детстве побывал в Италии, Франции, Швейцарии. Успел до 1917 года съездить в Китай и Японию… С Вавиловым у меня были плохие отношения. Часто спорили, но только о науке и о подходах в решении разных задач… А вот с Ландау мы никогда не спорили, хотя ухитрились сделать по ядерной физике совместную работу… С Келдышем были «крупные разговоры» (смеётся)… Королёв приезжал ко мне в институт и на дачу не один раз за консультацией по жидкому кислороду, интересовался методиками экспериментов… Он мне очень нравился… Я очень любил Мандельштама [11] Мандельштам Леонид Исаакович (1879–1944) — академик-физик, лауреат Государственной премии. … Особое чувство теплоты я испытываю к двум людям: Иоффе и Крылову… Мы дружили с Френкелем [12] Френкель Яков Ильич (1894–1952) — физик-теоретик, лауреат Государственной премии. и Обреимовым [13] Обреимов Иван Васильевич (1894–1981) — академик-физик, лауреат Государственной премии …

0 своей работе:

— В моей физической лаборатории работает около 25 человек. Ближайший мой сотрудник — Сергей Иванович Филимонов. Он пришёл ко мне 20-летним парнишкой, монтёром… В молодости он был похож на Гагарина, очень обаятельный человек… И вот мы вместе уже лет 50… Сейчас он доктор технических наук…

— В своей нобелевской речи я сказал, что не помню работы, за которую мне присуждена премия…

Пётр Леонидович поразил меня сегодня резким своим одряхлением. Анна Алексеевна в сравнении с ним — девочка. Он похудел, усох, большой череп над узким лицом поднимается, как воздушный шар над гондолой. Разметались седые пряди. Руки уже голубые, очень старые. Тёмная ковбойка с тёмно-красным галстуком. Галстук в пятнах. Бесформенные брюки. Пожалуй, лишь осанка, форма плеч прежняя. Двигается с трудом. Тяжело поднимается с кресла. И диван, и кресла, и ковры, — всё вокруг тоже уже очень старое. Капицы завтракают в 13.30. Мы завтракали втроём. Суп в чашке и мясные блинчики, которые Анна Алексеевна называет пирожками, хотя это именно блинчики. Какой-то дряблый, мокрый омлет. Чёрный кофе в маленьких дешёвых чашечках. Пётр Леонидович ел неаккуратно, роняя крошки, с трудом подбирая с тарелки высыпавшееся из «пирожков» мясо. Два раза Пётр Леонидович спрашивал, придёт ли Сергей, и всякий раз Анна Алексеевна объясняла ему, что Сергей занят. В разговоре со мной уточняла, что завтракают они чаще всего с сыновьями: Сергеем, Андреем и Пашей [14] П. Е. Рубинин. . Но вот Сергей занят, Андрей отдыхает в Узком, а у Паши воспаление лёгких…

— Вы обязательно приходите в следующий раз, когда будет молодёжь, — улыбнулась мне Анна Алексеевна, а я подумал, что молодёжи-то этой уже под 60…

Пётр Леонидович сидел за завтраком внешне какой-то всклокоченный, а внутренне — пустой, с незнакомым мне бессмысленным взглядом. Я не понимал, слышит ли он меня. Анна Алексеевна даже спросила его:

— Петя, ты нас слышишь?

— Слышу, — ответил он тихо и бесстрастно.

Говорит он с трудом, односложно и очень глухо, как в трубу, но вдруг прорывается фальцетом с очень высокими петушиными нотками. От них ещё страшнее…

О чём бы я ни начинал разговор, о недовольстве старших младшими, о телепатии, о работах химиков по связи химических реакций с радиационным излучением, о литературе, об учёных — ничто не заинтересовывало его. Он сидел отрешённый, дремал, пробуждался, односложно отвечал. Потом вдруг встрепенулся и сказал, что ответы на все мои вопросы есть в третьем издании его книги, и послал Анну Алексеевну искать книгу. Долго, мучительно надписывал её. Из уголков рта бежала слюнка… Мне очень стало жалко его, захотелось обнять эту растрёпанную гениальную голову…

Пожалуй, только один раз он оживился, когда я напомнил ему, как мы встретились впервые в Доме журналиста в 1962-м. Ещё во время завтрака он спросил, сколько мне лет. Я ответил. И вот теперь, после наших воспоминаний о Домжуре, он вдруг улыбнулся и внятно сказал:

— Да, вам тогда было тридцать лет!

Он говорил, что продолжает работать всё над той же горячей плазмой, но я не понял, как он может работать. Дело не в физической немощи, а в этом потухшем взгляде, в полной потере интереса ко всему окружающему. И о термояде он говорил тоже равнодушно. Я спросил, как долго осталось ждать решения проблемы термояда.