Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

— Ну, я пойду, — с той же смущённой улыбкой сказал мужичонка, быстро дотронулся до её руки и стал протискиваться к выходу. В ответ на недоумённый взгляд своей более молодой подруги, женщина эта ответила, всё так же смущаясь и отдуваясь:

— А он не едет, он нам места занимал…

На улице — стылая предрассветная темень, а мужичонка этот торопится на вокзал, бьётся в этой жестокой толпе, только затем, чтобы занять ей место, чтобы смотреть на неё несколько минут, дотронуться до руки…

Мужичонка подошёл к окну вагона и тихо побарабанил пальцами по стеклу. Она ответила ему слабым взмахом руки. Потом я видел, что он отошёл, остановился, постоял некоторое время, снова вернулся к окну, но уже не барабанил, а только пронзительно смотрел на неё, беспомощно улыбаясь, страдая от непроницаемости толстого стекла…

Господи, что за чудо — жизнь!

Вот говорят, молодёжь приврать любит. По моим наблюдениям, старики врут нисколько не меньше, а порой даже больше.

Я беседовал с Владимиром Ивановичем Яздовским. Ему 70 лет. Авиационный медик и космический биолог. Вспоминая встречи с Королёвым, он рассказывал:

— Я говорю: «Слушай, Сергей…»

Лопни мои глаза, если Королёв позволял Яздовскому называть себя на «ты»! Позднее я говорил об этом с Наташей Козаковой, которая работала с Яздовским и демонстрировала журналистам разных собак на пресс-конференциях.

— Да что вы! Когда к нам должен был приехать Сергей Павлович, Яздовский устраивал накануне аврал, всё чистили-прибирали, он ходил за Главным конструктором на цыпочках шаг в шаг, и даже помыслить нельзя, чтобы он обращался к Королёву на «ты»…

Беда даже идеального режима состоит в том, что он в лучшем случае печётся о том, чтобы сделать своих подданных богатыми. А надо стремиться сделать их счастливыми. Тут, как говорят в Одессе, «две большие разницы».

Катаев написал в «Советской культуре» о Леониде Когане. А ведь это, пожалуй, закономерно. Очень многие хорошие русские писатели, включая Льва Толстого, Горького, Пастернака, тяготели к музыке и стремились что-то сказать о ней, воспринимая музыку (кроме, пожалуй, Тургенева) на уровне примитивном, мало что в ней понимая. Точнее, я хочу сказать, что литературный их дар не выделял их из массы обычных любителей музыки. И даже если они хорошо описывают музыку, то это не значит, что они столь же глубоко чувствуют её. Связи между этими двумя мирами нет.

Труднее всего фотографировать зверей, мастерства надо больше: их нельзя расставить, попросить улыбнуться…

Великая нация потому ещё великая, что может позволить себе иметь недостатки, в соизмерении с её достоинствами — ничтожные. Неужели так трудно понять, что постоянно себя приукрашивая, замазывая морщины, выдавая желаемое за действительное и просто скрывая (от кого? От себя самих?) какие-то свои доморощенные недостатки, мы не возвышаем, а принижаем свою страну, свой народ. В таком сокрытии внутри всегда находится страх неких разоблачений, а как можно уважать трусость?

Зачем же вытирать после мытья ложки и вилки, если уж затрачено столько усилий на создание нержавеющей стали!

Стоит мне приехать в Переделкино и прожить там хотя бы один день, как появляется и ширится во мне страх перед Москвой, укрепляется желание долгой неподвижности. Тишина Переделкино засасывает меня, как болотная топь, но как же приятно не сопротивляться!

Корни духовного мира человека — в природе. Больше им просто не из чего расти! Чем разнообразнее её формы, щедрее её краски, тем и душа человеческая совершеннее. Нельзя винить кочевников пустынь или тундры за то, например, что их песни заунывны, а в музыкальных инструментах три, а подчас и одна струна. Или может ли вечная, всегда одинаковая фантазия тропиков породить в человеке духовное разнообразие?

Всё это спорно и, вероятно, отыщутся обратные примеры, но, оглядывая историю, мы не видим ни одного мирового шедевра ни в какой области духовной жизни, которые созданы были бы в пустыне, тундре или тропической чащобе. Связь духа и природы ещё надо изучать.

Возраст Вселенной — 22,5 миллиарда лет (данные 1978 года). Кто больше?!

Самка спрута откладывает яйца всего раз в жизни и через три дня после этого умирает. Надо очень жалеть спрутов: ведь ни один из них не знал материнской ласки.

«…Да нет, я не раздваиваюсь… Я разтраиваюсь и от этого расстраиваюсь…»