Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

— Ну сколько можно сидеть? — прошептал Кузенко, нагнувшись к нему. — Давай бежать. Не могу смириться со своим положением.

— И не надо мириться, — ответил Лопухин. — Но мы врачи. Больные и раненые нуждаются в нашей помощи. Больше ее ждать неоткуда. Ради них мы должны проявлять терпение…

— К черту… Терпение в таких условиях равносильно трусости, — прерывающимся голосом возразил Павка, но, увидев предостерегающий жест, вновь перешел на шепот: — Наше место там, где воюют… А здесь мы все обречены… Кругом смерть… Неужели, Рома, нельзя выбрать ночь, разрезать проволоку?.. Ну сколько же можно?.. Давай бежать!.. Мне…

Он запнулся, с сомнением глядя на Романа: сказать или не сказать того, что он знает.

— Погибнуть на проволоке глупо, — жестко сказал Лопухин. — А впереди предстоит одно большое и важное дело.

— О каком деле гутаришь?

— Придет время — узнаешь.

В тот зимний день во время обхода, осматривая лечебные корпуса, штабс-артц Борбе со своей свитой, по обыкновению, поднялся на третий этаж второго блока, где атмосфера, показалось ему, была здоровее, побывал в двух-трех комнатах санитаров, у аптекаря, зашел в перевязочную, а в общую палату лишь заглянул и, зажав нос, тут же отпрянул.

Роман Лопухин предложил господину Борбе зайти в манипуляционный кабинет послушать музыку. В довольно-таки просторной комнате, где в мирное время помещался красный уголок, у стены в углу стоял небольшой обшарпанный рояль. От натопленной печурки-времянки было тепло. Борбе, не снимая перчаток, с довольной улыбкой оглядывал помещение, отличавшееся безукоризненной чистотой, и, к изумлению своему, увидел нарисованных углем на стене портреты немецких композиторов. Под каждой знаменитостью были аккуратно выписаны нотные строчки из их произведений. Это понравилось Борбе. Он снял козырчатую шапку, чинно уселся на стул, поправил пенсне и дал знак начинать. Лопухин кивнул пианисту Ростиславу Ломакину, и тот заиграл «Сентиментальный вальс» Чайковского. Лопухин исподтишка поглядывал на рябоватое лицо штабс-артца, отыскивая в нем признаки снисходительности, ведь этот пожилой майор с серебряной вязью на погонах был по образованию врач, в первую мировую находился в русском плену, о чем не раз вспоминал, и, казалось бы, мог как-то посочувствовать русским…

Прикрыв глаза, Борбе слегка покачивал в такт мелодии рыжеватой, почти лысой головой. Лопухин перевел взгляд на строгое, с запавшими глазами лицо Ростислава. Сурово сдвинутые брови и густая, косматая грива делали его похожим на Бетховена. Накануне у них состоялся примечательный разговор. «Эх, знал бы, для кого буду играть, — сокрушался Ростислав. — Узнают наши, веревку мне намылят за эти концерты». А Лопухин убеждал: «Надо играть, Ростислав. На-до!» А про себя подумал: «Мы оба играем. И наша игра стоит свеч».

Лоб пианиста покрылся испариной. Знал Роман, какого напряжения, каких физических и душевных сил стоит эта игра.

Борбе все так же покачивал в такт мелодии головой, слушая вальсы: «Голубой Дунай» и «Сказки Венского леса». По всему было видно, что он доволен игрой русского пианиста.

Опустив глаза, Ростислав доиграл до конца, хотя по его лицу скатывались капли пота.

— Я имел удовольствие слышать вашу игру, — сказал немец, поднимаясь и надевая шапку. Но когда узнал, что у пианиста перебиты на правой руке сухожилия и что он смог играть благодаря незамысловатому приспособлению, придуманному Лопухиным, изумлению его не было границ. — Ах, дохтор Ляпухинь! — покачивал головой Борбе, разглядывая браслет на запястье пианиста и резиновые соски, соединенные шнурками, надетые на пальцы. — Я восхищен вами, коллега!

— Чем немецкое командование может улучшить условия больным и раненым? — На исхудавшем лице Лопухина не было и тени так хорошо знакомой улыбки, какой улыбался он, разговаривая со своими товарищами по несчастью. Сейчас говорил другой, хладнокровный и сдержанный человек, тонко и точно рассчитывающий каждый свой шаг, слово, поступок.

— У вас есть на этот счет соображения? — нахмурился Борбе.

— Вы могли бы, господин Борбе, улучшить питание больным?

— Это не в моей власти, — суховато произнес штабс-артц, выходя из манипуляционного кабинета.

«Конечно, накормить досыта пленного у вас считается преступлением», — подумал Лопухин и решил действовать иначе.

— Но господин Борбе мог бы распорядиться заменить в баланде магар на картофель или горох?

Спускаясь по лестнице, Борбе лишь сказал, что на днях привезет из хозяйственного управления лагерей своего друга, полковника, тоже большого любителя музыки.