Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

С месяц Кузенко лежал в шестиместной палате как больной. Истощенный организм требовал пищи. Лопухин подкармливал его, приносил похлебку и добавочную пайку суррогатного хлеба. И лечащие врачи, видя, что Роман Александрович опекает этого щупленького чудаковатого парня, старались и сами его поддержать. Все они люди одной судьбы, все втайне подумывали о побеге, и Павка, как его здесь стали называть, освоившись, стал предлагать свои планы освобождения. И каждый вариант побега был фантастичнее другого. То он предлагал набросить шинели на колючую проволоку, то наброситься на немцев во время обхода, разоружить их, а затем напасть на охрану в центральных воротах. И все его планы, как скуповато заметил бородатый врач Иван Беда, были нереальны.

Когда Кузенко немного окреп, Лопухин назначил его врачом-лечебником на первый этаж, в общую палату и строго предупредил:

— О побегах прекрати разговоры.

С первых морозных дней наступившей зимы Павка вновь почувствовал себя обреченным. Обходы больных занимали у него много времени, и к концу дня он чувствовал себя разбитым, расстроенным и опустошенным. Что он мог дать измученным, беспомощным больным, страдающим дизентерией и туберкулезом?! Всюду — изнуренные, с заостренными чертами ли́ца, слабые голоса, бредовое бормотание, стоны, надсадный кашель. Как не потерять головы от всего этого ужаса, от невозможности помочь этим страдальцам. Кроме риванола и марганцовки в небольших количествах, немцы ничего не выдавали. Приходилось делать промывание желудка, давать отвар дубовой коры, но при большой скученности больных и отсутствии надлежащих медикаментозных средств он как врач чувствовал себя бесполезным.

От слабости подкашивались ноги, а когда выходил во двор, от морозного, обжигающего воздуха кружилась голова, бросало в дрожь. Тупо смотрел он на опушенные изморозью мертвые окна зловонной казармы. Ему казалось, что еще немного — и он упадет. Но Павка находил в себе силы и возвращался обратно в блок. Надежды на спасение постепенно угасали в нем, как и силы. С каждым днем он становился все слабее. И не только он один. Вот и Васька Щеглов ходит как тень, переживает за своего друга Макса Иевлева — тот утром пытался встать с койки, но тут же упал, потеряв сознание. И Касько уже не поднимается с постели: у него посинели губы и заострился нос. Заболел сыпняком Иван Беда, его, мятущегося в бреду, положили под видом «гриппозника» в комнатенке на первом этаже. А вчера умер врач Немудров. Еще недавно давал назначения, но вот у самого появился понос, рвота, и к концу вторых суток не стало человека. Внешний признак непонятной болезни со смертельным исходом и раньше вызывал тревогу у врачей, и Лопухин, осматривая умирающих, по выражению запавших глаз и по синюшным ногтям заподозрил в болезни разновидность холеры. Он пытался найти средство, чтобы справиться с этой страшной болезнью. И наконец ему это удалось: в стеклянной колбе приготовил стерильно чистый физиологический раствор, который рискнул ввести больному, и спас человека от смерти. А вчера при виде умирающего Немудрова Лопухин был вне себя от отчаяния, искал, спрашивал:

— Братцы, щепотку соли надо! Скорее же, у кого есть соль?!

…В один из таких жутких морозных дней притулился Павка у печурки: его знобило, ломало, неуемный зуд не давал покоя: то спину почешет, то плечо. Засунув пятерню за ворот гимнастерки — он стал широк для его истончившейся шеи, — успокаивал зуд. С трудом поднялся на ноги, выбрался в коридор, дальше идти, казалось, не было сил. Из распахнутых дверей общей залы санитары выносили покойника. Смерть уже застеклила глаза, посерело лицо, и заострился нос. «Вот и меня так понесут, — подумал Павка. — В конце-то концов какая разница — одним больше, одним меньше».

Неотвратимость подобного исхода не испугала его, он привык видеть каждый день страдания и смерть, но подтолкнула на отчаянную решимость: раз суждено умереть, то хоть при попытке к бегству.

Кузенко вспомнил, что коридорный Нырок по секрету сообщил ему, что Алешка Клюквин давно замыслил побег и теперь поджидает удобного случая.

«Я тоже такой случай не упущу», — твердо решил Кузенко, поднимаясь к Лопухину на третий этаж.

Роман пришивал пуговицу к фуфайке и сам был похож на тяжелобольного. Но при виде его на бледном лице появилась улыбка.

— А-а, Павка, заходи… — Лопухин, сделав узелок, оборвал нитку. — Что-нибудь случилось?

Тревожно и выжидательно Кузенко посмотрел на Лопухина.