Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Тут же случилось чудо. Кому-то из малолеток только вчера родители сделали передачу, и в ней оказалась пара килограммов апельсинов. Коломенская тюрьма, похоже, была довольно бардачной — вообще-то передавать апельсины в СИЗО запрещалось. В Бутырке надзиратели сразу сказали: «Ешьте здесь, иначе все отберем». Хозяин апельсинов роздал их всем, и тут же зал наполнился свежим цитрусовым ароматом.

После этого всех отвели в камеру тут же, в привратке — или «сборке», как ее называли в Москве. Она была набита битком. За исключением малолеток, «контингент» составляли высылаемые из столицы перед Олимпиадой. Это были ранее судимые и даже просто ранее сидевшие на сутках. Судимым аннулировали московскую прописку, после чего арестовывали за «нарушение паспортных правил», кому-то клеили липовые дела. Сейчас уже известно, что «подготовка» к Олимпиаде началась еще в 1978 году, и специальным решением Политбюро полагалось очистить город от «криминального элемента». На сборке этот «криминальный элемент» матерился, возмущаясь тем, что кого-то забрали из семьи, кого-то случайно выловили на улице. Теперь всем им предстояла отсидка в СИЗО — по крайней мере до осени, когда закончится Олимпиада.

Я же выключился, стоило только пристроиться на шконке. Сколь ни «комфортным» был этап, но бессонные ночи все равно вымотали силы. Проснулся уже после того, как сомнамбулой сжевал пайку, а вскоре сборку начали разбирать. Меня отвели в камеру № 234 спецкорпуса. Путешествие туда было захватывающим — я шел руки-за-спину по коридорам, по которым вот так же водили Маяковского, Шаламова, Иванова-Разумника, Солженицына, и все выглядело сюрреалистичным, как будто бы снималось кино.

В камере все было как обычно. Один сосед, худой парень с легендой настолько банальной, что я и сам мог бы ему рассказать — разве что с расхождением в цифрах. Осужден — на этот раз за кражу — четыре года зоны, ждет в Бутырке кассации, в тюрьме полтора года. В пределах плюс-минус два года все это совпадало с легендами прошлых наседок. С соседом все было ясно, так что я снова лег спать.

Однако гороскоп на 25 апреля 1980 года почему-то не предполагал сна. Стоило задремать, как в камеру привели двух новых заключенных. В полусне слышал разговор — сосед спрашивал, как обычно, кто, откуда, какая статья.

— Сто девяностая прим, — вдруг я услышал и даже подумал на секунду, что приснилось.

Нет, это был действительно политзаключенный.

Коллегу по статье звали Анатолий Ададуров, и он был свидетелем Иеговы. Высокий молодой брюнет лет тридцати, он происходил из семьи потомственных свидетелей Иеговы. Ададуров родился на Донбассе, жил под Алма-Атой — родители были высланы в 1940-е годы из оккупированной Бессарабии. Советские власти зачищали от неблагонадежного элемента пограничную зону, не догадываясь, что своими руками раскидывают горящие угли по стране. Тем они оказали свидетелям Иеговы неоценимую услугу, и общины этой запрещенной тогда — равно, как и сейчас — церкви стали плодиться на Урале, в Сибири и в Средней Азии.

Толя был интересным собеседником, да и просто приятным человеком. Он честно говорил: «У меня шесть классов образования — прочее библейское». При этом читал журналы по науке и искусству, и с ним можно было говорить на любые темы — от гипотезы тепловой смерти Вселенной до оперы. Отодвинувшись подальше от наседки — который всякий раз при этом начинал беспокойно ерзать, — мы вели с ним долгие беседы.

Церковь свидетелей Иеговы отчасти по причине своего принципиального пацифизма (что бесило, кстати, и Гитлера), отчасти из-за связей с центром в США постоянно находилась в подполье. В подполье, но уже вполне буквальном, Ададуров провел два года, печатая Новый Завет и другую литературу церкви.

«Типография» была оборудована во дворе частного дома, под землей были две комнаты — в одной стоял мимеограф, другая была предназначена для жилья. Дабы не возникало клаустрофобии, на стенах были развешаны пейзажи. Сверху лежал метровый слой почвы и под ним — еще толстый слой резины, чтобы «типографию» не могли обнаружить миноискателями.

Позднее Толя был курьером, развозя тиражи по общинам, занимался снабжением типографий бумагой и расходными материалами. Апогеем его деятельности в этом амплуа стал эпизод, в результате которого он добыл партию импортной мимеографической пленки из самого Музея Ленина в Москве.

Пленка у свидетелей была, но советская и плохого качества. Кто-то вызнал, что в Музее Ленина есть импортная и хорошая. Толя надел костюм-галстук, нацепил комсомольский значок и загрузил портфель бутылками водки и финской копченой колбасой. После этого на голубом глазу отправился в музей и представился комсомольским функционером из Донецкой области (где жил и печатал «Башни стражи»).